Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 1 - [74]

Отклик был написан всего на полуторных тетрадных страничках крупным подчерком (чтобы разобрали каждое слово).

И вот, читаю среди других опубликованных пяти откликов на письмо Л.Казанцева и свой. Но что это? Все вроде правильно, все мысли мои, и со всем написанным я полностью согласна. Только я не так писала и гораздо меньше, а кое — чего совсем не писала. Удивительно: обычно сокращают корреспонденцию, а тут расширяют чуть не в 2 раза! Развивают мои мысли.

Откуда же они узнали, что я могу, именно я, так резко потребовать принятия мер к этому Хунзанову, о котором писал инженер Казанцев в своем письме, чтобы вложить именно в мои уста слова последнего абзаца? В моем письме их совсем не было. Однако, я действительно за то, чтобы решительно очищать ряды нашей партии от таких людей, как Хунзанов. Почему же мне приписали требование исключить его из партии? Может быть, учли мои письма в «Правду», написанные ранее, но не опубликованные, может быть в ЦК справлялись о сути моего конфликта с Райкомом партии, может быть, но что гадать? — как бы то ни было, статья опубликована и излагает мои мысли, под которыми стоит мое имя. Этот факт явился для меня огромной моральной поддержкой. Будто силу великую вдохнули в меня. Шутка ли: мне предоставили такую высокую трибуну!

— Мама, тебе трибуна нужна, — как — то сказал один из моих сыновей, выслушав мои горячие слова веры победы коммунизма и доказательства тому.

— А вы, разве не моя трибуна? Вы ведь тоже строители коммунизма и должны ясно видеть преимущества этого строя и пути достижения его, — ответила тогда я сыну.

И вот мне предоставляют такую трибуну!

Как никогда почувствовала, что уходить из жизни мне еще рано, уходить сейчас, когда наступает время того, за что боролись и отдали свои жизни и Маркс, и Энгельс, и Ленин. О, я еще могу продолжить борьбу за их идеал, ставший моим, я еще послужу делу нашей партии во имя счастья наших детей. Опубликование моей статьи подтвердило это.

Наступает время торжества наших идеалов и крушение взглядов не только таких, как Хунзанов, но и таких, как наши Галимов З.З., Дубовцев М.А. и им подобных, которые служение делу партии сводили к бездумному исполнению инструкции и распоряжений, отпущенных свыше; людей, способных загубить любую инициативу, любую живую мысль, любое живое дело.

Как они начинают неуютно чувствовать себя сейчас! И чем дальше, тем больше.

Вспоминаю недавний разговор с Лепихиной Т.А. о прошедшем закрытом партсобрании, на котором был сделан мною доклад на тему: «Нравственный облик коммуниста». Говорила я, как всегда, своими словами, поближе к жизни нашей парторганизации и нашего коллектива, ссылаясь при этом на газетные статьи и брошюры.

Все выступающие доклад похвалили. Обсуждение его прошло по — деловому и очень активно.

— Мы, как в зеркале, посмотрели на себя, — сказал в своем выступлении А.И. Гребёнкин, которого в докладе я упрекнула за вечную дрему на собрании. Не поддался А.И. и на провокацию Галимова З.З., подзуживающего его во время выступления.

«Видишь, ты морально разложился, морально разложился», — то и дело повторял с ехидством Галимов, хотя о моральном разложении не было и речи в докладе.

Выступили почти все коммунисты, только у Галимова не нашлось ни единого слова для выступления по такому важному вопросу, как нравственный облик коммуниста, даже больше: попытался свернуть собрание, ссылаясь на ограниченность времени.

Я поделилась своим наблюдением по поводу поведения Галимова на собрании с Тамарой Андрияновной.

— Вы только это и заметили в его поведении? — удивилась она.

— А что? Разве еще что — то было? Ему, наверное, не понравились слова, сказанные мною по поводу выпивок? Да, я имела в виду, прежде всего его, когда говорила об этом. Но я же не в его личный адрес их говорила!

— О, если бы только это не понравилось! Тут дело гораздо глубже. Видели бы вы, как он вел себя на протяжении всего доклада. То прямо, то боком сядет, то ногу на ногу положит. Вы-то вот говорили, увлеклись и ничего не замечали, а нам все было видно. Мы весь доклад за ним наблюдали.

— Значит, он весь доклад воспринял, как направленный против него? — высказала я свою догадку.

— Вот именно. Тут уж он полностью себя раскрыл.

— Вот это да-а! — вырвалось у меня удивленное восхищение. — Хм, интересно: доклад не понравился, а сказать ничего не мог.

— Не к чему было придраться, вот и молчал.

Когда — то Галимов очень громогласно и уверенно на собраниях пускал увесистые тирады осуждения в мой адрес. Особенно старался в присутствии начальства свыше. И его слушали, не обрывая. Затем от собрания к собранию все тише и тише звучал его голос противоречия мне, потому что его опровергала сама действительность. Чем дальше идет развитие нашего общества, тем больше становится возможность доказывать несостоятельность его позиций и тем меньше возможности у Галимова мне возражать. Теперь уже и коллектив все чаще становится на мою сторону, к великой моей радости и к досаде Галимова, которую даже он уже не может скрыть, как это случилось на партсобрании.

Но это еще не победа над несостоятельностью его идейных убеждений, над его моральными устоями. Победа будет впереди. Сейчас он и работает только за деньги, избегая всякого участия в общественной жизни, всякого дела, если оно не оплачивается. И это видят в коллективе. На глазах у всех превращается наш Галимов из незаурядного и уважаемого коммуниста в весьма посредственного учителя, которого перестают уважать даже ученики. И это очень хорошо, если на наших детей, на нашу молодежь будут оказывать влияние не такие, как Галимов, а такие, как Казанцев из Бурятии, Лепихина и Бердова из нашей школы.