Из пережитого в чужих краях - [95]
Один из участников донского хора в беседе со мной сказал:
— После выступления хора Красной Армии нам в Париже больше нечего делать…
В противоположность русским зарубежным хоровым коллективам попытки создать за рубежом большой оркестр народных инструментов кончились ничем. В Париже и во французской провинции долгие годы функционировали маленькие оркестры балалаечников, но никакого художественного значения они не имели. Некоторые из них, вроде оркестров под управлением Черноярова и Скрябина, были довольно живучи и долгие годы играли на эстрадах дорогих и модных парижских кафе и пивных, развлекая их посетителей.
Публику привлекала и оригинальная звучность балалайки, и ее форма, а также шелковые рубахи, плисовые шаровары и лакированные сапоги балалаечников. На всем этом хозяева кафе и пивных опустили в свои карманы многие сотни тысяч франков.
Мне уже неоднократно приходилось отмечать, что основная масса осевших в Париже и французской провинции русских артистов, певцов и музыкантов влачила жалкое существование и в течение долгих лет лавировала между безработицей и ресторанной халтурой. Я не буду утомлять читателя перечислением артистов, певцов, куплетистов и рассказчиков, имена которых ежедневно мелькали на страницах эмигрантских газет в отделе объявлений. Тут были и старые имена, раньше гремевшие на всю Россию, вроде Вари Паниной, Нюры Масальской, А. Вертинского (впоследствии вернувшегося на родину), и артисты более молодого поколения, стяжавшие популярность в годы первой мировой войны, революции, гражданской войны и эмиграции, вроде, например, рассказчика Павла Троицкого.
Тяжела и безотрадна была их жизнь — жизнь дрожавших за завтрашний день бродячих актеров, удел которых — развлекать и услаждать тупую, аморальную свору бездельников и прожигателей жизни, заполнявших залы парижских ночных притонов. Некоторым из них удавалось объединиться в маленькие ансамбли, вырваться из удушающей кабацкой обстановки и приступить к решению чисто художественных задач и к популяризации русской музыки и песни среди иностранцев. Таковыми были время от времени возникавшие вокальные квартеты, мужские, женские и смешанные, как, например, просуществовавший долгие годы и стяжавший громкую популярность во Франции, Англии и других странах мужской квартет, основанный профессором русской парижской консерватории Кедровым. После его распада возник и просуществовал много лет мужской квартет, организованный большим знатоком русской народной песни и народного эпоса тенором Денисовым. Он в свою очередь распался в послевоенные годы. Из женских вокальных ансамблей некоторой популярностью пользовался квартет «Лель», тоже распавшийся.
«Распался…» Опять распадение, спросит читатель. Даже среди всего-навсего четырех человек, говорящих на одном и том же языке, с одинаковой судьбой, одинакового культурного уровня и с одними и теми же художественными задачами, притом старавшихся держаться в стороне от всякой эмигрантской политики?
Да, именно так.
Среди эмигрантов была в большом ходу ироническая поговорка: «Один русский эмигрант — это без пяти минут гений. Два эмигранта — склока. Три — драка. Четыре — развал…» Но полезное дело эти маленькие ансамбли все же делали в народные массы Франции, Германии, Англии, Америки, Балканских стран и других государств влилась русская народная, а напоследок и советская массовая песня. Особенно много для пропаганды последней сделал денисовский квартет. С его легкой руки некоторые советские песни зазвучали на французском, итальянском, немецком, английском и других языках во многих странах Европы.
Я говорил о русской опере, балете, симфонической, камерно-вокальной и инструментальной музыке как об отдельных штрихах жизни «русского Парижа». Говоря об этой жизни, нельзя не упомянуть и о русском драматическом театре, о русских театрах миниатюр и театрах-кабаре, хотя почти все они родились вне Парижа.
В первые годы после революции за границей очутилась большая группа артистов Московского Художественного театра. Вместе с молодежью из студии этого театра и начинающими артистами, сформировавшимися в годы гражданской войны, она составила численно довольно внушительный коллектив.
Существование этого коллектива не укрылось от внимания правительства Чехословакии. В Праге был основан постоянный русский драматический театр. Этим театром и стал тот коллектив, о котором я только что говорил. Он официально называл себя «Пражской группой Московского Художественного театра» и давал почти два десятилетия подряд спектакли под прославленной эмблемой чайки.
Театр субсидировался чехословацкой казной. Дела его шли хорошо. Он выезжал на гастроли в Болгарию, Югославию и в «русский Париж».
Мне пришлось побывать на его гастрольных спектаклях в Софии в первой половине 20-х годов. Увы! От прежнего очарования театра, созданного Немировичем-Данченко и Станиславским, осталось немного. На все спектакли легла печать провинциализма недоброго старого времени. Начинались они с опозданием на 30–45 минут в ожидании, когда публика соберется. Статистов набирали из местных русских театральных энтузиастов, наскоро подучивали их на двух-трех репетициях и выпускали на сцену. Реквизит и бутафорию частично пополняли также из местных ресурсов. На актерское исполнительство легла тень трафарета и недоработки мизансцен. В таком виде спектакли «Пражской группы» едва ли порадовали бы сердце создателей Художественного театра. Видно, и «пражанам» при всей их эрудиции и сценическом мастерстве был нужен воздух Москвы и ощущение родной почвы под ногами!
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.