Из пережитого в чужих краях - [69]

Она не прерывала своей деятельности даже в годы войны и гитлеровской оккупации и существует по сей день. Занимала она большой особняк в аристократической части Парижа, в 16-м городском округе, на том отрезке набережной Сены, которая носит со времени Версальского мира название авеню Токио.

Эта Русская эмигрантская консерватория не избежала общей участи всех эмигрантских учреждений и объединений. Взаимная грызня, склоки, интриги, борьба тщеславий и уязвленных самолюбий ее организаторов и преподавателей привели к тому, что вместо одной консерватории в «русском Париже» оказалось… три консерватории.

Одна из отколовшихся ее частей присвоила себе довольно громкое название — «Нормальная консерватория». Во главе ее стояли московский музыкант Гунст и, если я не ошибаюсь, композитор Акименко. Она страдала обычной для большинства эмигрантских учреждений болезнью: хроническим денежным малокровием. Просуществовала она несколько лет и в 30-х годах тихо скончалась, не оставив о себе в «русском Париже» сколько-нибудь заметной памяти.

Но третья по счету парижская эмигрантская консерватория была довольно серьезным конкурентом основной, от которой она откололась. Называлась она «Народная консерватория» и состояла филиалом «Народного университета». Собственного помещения она не имела. Преподаватели вели занятия у себя на дому. Для выпускных концертов и других публичных выступлений снималась какая-либо небольшая концертная зала. Занятия велись почти исключительно по классам фортепьяно, скрипки, виолончели и пения. Таким образом, она была более похожа на музыкальное училище, чем на истинную консерваторию. Как и «Народный университет», она не требовала от учащихся при их поступлении никакого образовательного ценза, а при окончании никаких дипломов не выдавала. Но она привлекла к себе довольно значительное их число и, так же как и «Народный университет», обнаружила большую живучесть, просуществовав около полутора десятков лет.

Среди вопросов, с которыми ко мне обращаются мои собеседники с момента моего возвращения на родину и по сей день, одним из самых частых был такой:

— Чем объяснить странное явление, что среди вас, репатриантов, подавляющее большинство одинокие мужчины, никогда не бывшие женатыми, хотя и достигшие возраста 50–60 лет?

Наблюдение это совершенно точное и в полной мере отвечающее действительности. Достаточно сказать, что в очередной группе репатриантов из Франции, вернувшейся вместе со мною в самом конце 1947 года, из 1500 человек было 1300 одиноких мужчин, в большинстве вышеуказанного возраста.

На это были свои причины.

Первая и главная та, что вся послереволюционная эмиграция была по преимуществу мужской эмиграцией.

В первые годы после того, как были разбиты и выброшены за пределы России остатки белых армий Деникина, Врангеля, Миллера и других белых «вождей», соотношение мужчин к женщинам и девушкам во всех точках расселения этих контингентов выражалось приблизительно числами 30:1.

В дальнейшем, когда к десяткам тысяч этих выброшенных за пределы Советской России контингентов и к такому же количеству русских военнопленных первой мировой войны, застрявших за рубежом, присоединились так называемые «гражданские беженцы», это соотношение несколько изменилось в пользу женщин. В Париже и французской провинции, равно как и в Балканских странах, Чехословакии, Бельгии, государствах Северной и Южной Америки, его можно было выразить числами 10:1.

Таким или приблизительно таким оно и осталось во все последующие годы в «русском Париже» — городе рабочих, шоферов, маляров, официантов, балалаечников, ночных сторожей. Не нужно было прибегать к статистике, чтобы убедиться в этом, побывав в самых разнообразных местах сборища русских эмигрантов и эмигранток: на церковном дворе, на благотворительном балу, в приемной поликлиники, в русской лавке, в «обжорке», на репетиции спектакля, на лекции «Народного университета», на панихиде по «вождям», в паспортном отделе парижской префектуры полиции и т. д.

В 20-х годах возраст парижских эмигрантов-мужчин был преимущественно молодой — от 20 до 39 лет. Это и понятно, если принять во внимание вышесказанное об очутившихся за границей военных контингентах. Таким образом, было в нем обилие женихов и почти полное отсутствие невест.

— А уроженки данной страны, куда занесло эмигранта ветром, разве не невесты? — спросит удивленный читатель (и, конечно, еще более удивленная читательница).

Нет, как правило, не невесты! Такое положение ни с какой стороны не зависело от «женихов», а причина этому явлению все та же многоступенчатая социальная лестница капиталистического общества, о которой советский читатель имеет очень смутное представление.

Молодой человек из «русского Парижа», почти всегда имевший высшее или среднее или специальное образование, полученное им в России, никогда и ни при каких обстоятельствах не мог попасть в общество французских молодых людей и девушек равного с ним умственного развития и образования.

Почему? Потому что сам он, как правило, занимает последнюю, низшую ступень социальной лестницы. Двери всех домов, расположенных на следующей и других, более высоких ступенях этой лестницы, наглухо для него закрыты. На других ступенях ему делать нечего. Его образование, ум, развитие и таланты не имеют никакого веса в окружающей его жизни, если только они не сопровождаются материальным благополучием. Этого благополучия у рабочего, маляра и ночного сторожа «русского Парижа» не было, нет и быть не может.