Из пережитого в чужих краях - [42]

Надо сказать, что возглавление им РОВСа вызвало некоторое замешательство в кругах белого офицерства.

Кутепов был плоть от плоти и кровь от крови тех кругов офицерства, которое «сделало» гражданскую войну. Его популярность среди офицеров врангелевской армии, задававших тон всему РОВСу, была колоссальна.

Он был выразителем дум и чаяний преимущественно белоофицерской молодежи, да и сам он не был стар: гражданскую войну он начал в возрасте 35 лет.

Миллер, наоборот, принадлежал к кругам старого кадрового генералитета. Его северная белая армия была малочисленна, а ее существование — кратковременно. На юге России о ней знали очень мало.

Удельный вес старых офицеров в РОВСе был невысок. Для них Миллер был, конечно, вполне «свой» и не чета «выскочке» Кутепову. Но тон в РОВСе задавала «молодежь», а не «старики». Этой «молодежи» пришлось смириться и выжидать дальнейшего развертывания событий.

Вскоре после вступления в должность председателя РОВСа Миллер перевел свой штаб в самый центр города, на улицу Колизе, в дом, принадлежавший бывшему московскому промышленнику Третьякову. Здесь он сосредоточил ведение всех своих «дел» — и «военных», то есть управление РОВСом, и «гражданских», то есть, попросту говоря, организации диверсионной работы на территории СССР.

Если о диверсионной работе Кутепова в среду эмиграции проникало очень мало сведений, то с момента возглавления РОВСа Миллером их стало еще меньше.

Но шила в мешке не утаишь. Изредка в кругах, близких к председателю РОВСа, циркулировали неопределенные слухи о том, что Миллер ведет подрывную работу в СССР в еще большем масштабе, чем Кутепов; что периодически он посещает какие-то конспиративные квартиры для свидания с лицами, направляемыми со шпионско-диверсионными целями в СССР или возвращающимися оттуда; что в его «работе» заинтересованы иностранные разведки, но какие именно — неизвестно; что именно оттуда и текут те материальные средства, без которых эту «работу» вести было немыслимо. Дальше этих туманных слухов дело не шло, эмиграция фактически оставалась в неведении относительно всего того, что происходило за кулисами РОВСа, видя перед глазами лишь то, что разыгрывалось на авансцене: собрания, полковые праздники, банкеты, памятные годовщины, доклады, молебны, панихиды и т. д.

В середине 30-х годов произошло новое событие в жизни эмиграции, потрясшее ее еще больше, чем исчезновение Кутепова: бесследно пропал Миллер.

На этот раз сенсация перекинулась и на французские и на международные круги. Репортеры газет, фото- и кинорепортеры сбились с ног и целыми днями и ночами дежурили в парижской полиции и во Дворце правосудия, жадно ловя каждый новый слух и новую версию, щелкая своими аппаратами при входе и выходе от следователя того или иного важного свидетеля.

В описываемые годы трудно было составить себе точное представление об обстоятельствах этого таинственного исчезновения. Тем более невозможно сделать это много лет спустя. Эмиграция, конечно, безапелляционно решила, что это «дело рук большевиков». Французская пресса высказывала и другие версии. Следствие велось несколько месяцев. Было опрошено в качестве свидетелей несколько сот человек.

В первые же дни после исчезновения Миллера французские следственные власти дали ордер на арест русской эмигрантки популярной исполнительницы русских народных песен, пользовавшейся в последние предреволюционные годы всероссийской известностью, Н. В. Плевицкой, крестьянки Курской губернии по происхождению.

Ей было предъявлено обвинение «в соучастии в похищении неизвестными лицами господина Миллера, русского беженца».

Известие об этом аресте поразило всю эмиграцию как удар грома. Как?! Арестована Плевицкая, заставлявшая плакать и рыдать зарубежных россиян своим исполнением песен «Ехал на ярмарку ухарь-купец» или «Замело тебя снегом, Россия»! Та самая Плевицкая, которая в качестве жены начальника Корниловской дивизии генерала Скоблина была неизменной участницей чуть ли не всех банкетов, собраний и праздников, справлявшихся под сводами «гарнизонного» Галлиполийского собрания, и сама участница гражданской войны и галлиполийской эпопеи!

Вместе с арестом Плевицкой парижская прокуратура дала ордер и на арест генерала Скоблина, одного из ближайших помощников исчезнувшего Миллера. Ему было предъявлено то же обвинение, что и его жене. Но осуществить этот арест и привлечь к суду Скоблина французским властям не удалось.

Генерал Скоблин был вызван на улицу Колизе поздно ночью в день исчезновения Миллера на совещание старших начальников РОВСа. Посреди жарких дебатов и разгоревшихся страстей он попросил разрешения выйти на несколько минут, ссылаясь на свое нездоровье и духоту в помещении.

Ему разрешили.

Больше его никто и никогда не видел. Он в свою очередь бесследно исчез.

Об этом мне удалось узнать из уст участника совещания полковника С. А. Мацылева, к личности которого мне придется вернуться в одной из следующих глав.

Вскоре об этом совещании и о бегстве Скоблина заговорила вся эмиграция.

Плевицкая и на следствии, и на суде отрицала свою причастность к этому темному и непонятному делу. Суд над ней превратился в событие, всколыхнувшее не только эмиграцию, но и большую часть французского общества. Газеты печатали стенографические отчеты о заседаниях суда. Все крупные газеты Старого и Нового Света прислали в суд своих репортеров. Эмиграция волновалась, гудела и шумела. В последнем предоставленном ей слове Плевицкая вновь заявила о своей полной непричастности к этому исчезновению. Суд приговорил ее к 20 годам тюремного заключения по якобы доказанному соучастию в похищении Миллера неизвестными лицами.