Из пережитого в чужих краях - [117]

Другое затруднение, возникающее у писателя еще ранее, чем предыдущее, — это вопрос самого перевода. Кто оплатит труд переводчика? Ведь не писатель же, у которого большей частью в кармане нет ни гроша и который никогда не может с уверенностью сказать, будет или не будет принят перевод его сочинения тем или иным иностранным издателем.

Так создается заколдованный круг около творчества любого русского зарубежного писателя. Лишь немногим удалось его разорвать.

Начну с И. А. Бунина. Я не собираюсь здесь анализировать творчество этого большого писателя. Но я не могу пройти мимо того обстоятельства, что и друзья его, и недоброжелатели одинаково пришли к выводу: очутившись за рубежом, он, как писатель и поэт, разменялся на мелочи и не создал ничего такого, что можно было бы поставить на один уровень с его литературным наследием дореволюционной эпохи.

О Бунине в эмиграции говорили очень много, особенно после того как он получил Нобелевскую премию по литературе. «Левый» сектор во главе с милюковской газетой «Последние новости», тесно связанной с масонскими кругами, считал его «своим». Правый относился к нему несколько более сдержанно как к писателю, а к его зарубежной карьере — очень холодно, чтобы не сказать отрицательно.

Горячие дискуссии вызвало среди эмигрантов получение им Нобелевской премии. «Последние новости» ликовали. Когда Бунин отправился в Стокгольм, чтобы получить из рук короля Швеции при соблюдении установленного торжественного церемониала присужденную ему премию, эта газета послала туда специального корреспондента, на обязанности которого было описание каждого шага нового лауреата.

Правые недолюбливали Бунина за его близость к масонским кругам. В эмиграции было много разговоров о том, что комитет по распределению Нобелевских премий якобы руководствовался в ряде случаев не столько объективной оценкой художественного таланта того или иного писателя или научным вкладом того или иного ученого, сколько совершенно иными соображениями. В эмигрантских кругах часто говорили, что большие права на получение этой премии имели Куприн и даже Шмелев.

Имя А. И. Куприна дорого каждому советскому читателю. Его любят и ценят не только как выдающегося художника и несравненного бытописателя беспросветных будней мелкого армейского офицерства царской армии, но и как подлинного советского патриота, порвавшего с зарубежьем и гордо заявившего всем, что, если у него не хватит средств на покупку железнодорожного билета для возвращения на родину, он пойдет туда пешком по шпалам, пойдет непременно и во что бы то ни стало.

Он ясно понимал, как понимали и другие крупные мастера культуры, что пребывание за рубежом есть творческая смерть или в лучшем случае полный творческий застой. Но он не ограничился одним сознанием этого уродливого положения. Он сделал из него выводы и осуществил эти выводы на деле.

Я хорошо помню тот взрыв бешенства и бурю негодования, которые поднялись в эмиграции, как только газеты оповестили своих читателей о том, что Куприн уехал в Москву.

До последней минуты отъезда он не делился ни с кем своими мыслями и намерением теперь же и не откладывая вернуться на горячо любимую им родину.

На следующий после отъезда день эмигрантские газеты вышли с заголовком во всю ширину первой страницы: «Бегство Куприна».

Для так называемой «общественности» этот патриотический шаг был только «бегством» и больше ничем…

Со всех сторон неслось:

— Измена эмигрантским знаменам!

— Куприн продался большевикам!

— Неслыханный скандал в эмиграции!

— Какая подлость, трусость, подхалимство, угодничество, предательство!..

Его бывшие сотоварищи по перу не отставали от других в этом хоре. Лишь некоторые из них с напускным добродушием робко заявляли:

— Виновен, но заслуживает снисхождения.

Большинство считало его «виновным» без всякого снисхождения…

Известная до революции писательница Тэффи, юмористка большого размаха и таланта, разменявшая в зарубежье свой талант на мелочи и целиком перекинувшаяся в антисоветский лагерь, снисходительно бормотала:

— Не выдержал, бедняга, нищеты!.. Поехал умирать в родную берлогу! Надеялся на лучшую жизнь! Мы все сами виноваты в этом бегстве: просмотрели, что человек умирает с голоду, и пальцем о палец не ударили, чтобы помочь ему… Теперь поздно лить слезы!..

В Париже долго жил и создавал новые повести и рассказы Иван Шмелев, которого высоко ценил Максим Горький. Ранние произведения его, в частности «Человек из ресторана», охотно читаются и теперь в наших библиотеках советскими читателями.

Шмелев известен как неподражаемый бытописатель замоскворецких «низов» дореволюционной эпохи. Безукоризненное знание специфического говора этих «низов» составляет одну из основных особенностей его литературного языка. Прославился он за рубежом целым рядом повестей и рассказов и иного содержания. Многие из них переведены на иностранные языки. Наибольшей славой пользовалась его повесть «Солнце мертвых» (Крым, 1920–1921 годы), которой при всей неприемлемости для советского читателя идеологического содержания нельзя отказать в блеске литературной формы. Но сколь бы велико ни было обаяние писательского таланта Шмелева, имя это у всех не погрязших в эмигрантском политиканстве вызывало чувство горечи. Горечь эта в некоторые периоды его жизни закономерно переходила в негодование и отвращение. В эмиграции был широко известен факт, что Шмелев перенес сильный психический шок в личной жизни в первые годы революции, который отбросил его в крайне антисоветский сектор русского зарубежья. Этого сектора он не покидал в течение почти трех десятков лет.