Из осажденного десятилетия - [3]

Лето вокруг меня.

Так остаёшься – до глаз закованный в латы,

твёрдый и неподвижный, как сталагмит.

Вот я стою на улице с автоматом:

это – война.

Война как способ любить.

Брат мой,

мы были из тех, кто всегда играет,

тех, кто даже сквозь ад проходит легко.

Только волчата ведают путь до рая –

прямо, налево, в небесное молоко.

Брат мой,

мне кажется, мы с тобой доигрались,

мы говорили – пускай после нас потоп,

что-то уже позади – переход, кризалис,

ливни и

что потом? –

ничего потом.

Брат мой, в самых отчаянных мясорубках

выживут те, кто идёт по жизни смеясь,

было бы пиво,

кофе,

хорошая трубка –

брат мой, такими были и ты, и я.

Брат мой, когда выгорают вечные дети?

Где, на каком моменте перестают

вечно швыряться деньгами, бродить по свету,

попросту устают?

Брат,

нас просеяло через такое сито,

тех, кем мы были раньше – и не зови.

Брат мой, не верь, не бойся и не проси,

да

это отлично подходит

и для любви.

Брат мой, послушай: мы были ветром и мёдом,

солнце над трассой и у дороги пыль.

Рыжая девочка приникает к гранатомёту,

вскакивает в бронированный автомобиль.

Бьёт по глазам отчаянный белый свет.

Доброй дороги.

Привет.

Лето кончается – это значит, что будут идти дожди,

смывая пыль, и листву, и всё, что случалось прежде,

размывая дороги сзади и впереди,

отдаваясь болью глухой в костях и груди,

но послушай меня, мой свет, послушай, не уходи:

я буду говорить тебе о надежде.

Вокруг нас рассыпается всё, размывается свет и

звук

(возьмите меня на руки! согрейте меня, утешьте!),

всё, за что хватаешься – оно уходит из рук,

но послушай меня, мой свет: держи спасательный

круг,

я буду говорить с тобой о надежде –

на дорогу в лесу, что пахнет соснами и смолой,

на рассвет над новой землёй,

ангела с бензопилой,

на то, что всё это вокруг – устанет ржаветь,

мертветь,

на то, что небо перестанет дождём реветь,

из руин и воды поднимется твердь,

и цветы её будут под солнцем

светиться и розоветь.

Если пройти по этой улице в таком же солнечном сентябре,

если присесть на нагретом камне,

будет так же солнце светиться в каплях смолы на коре,

город обнимет морщинистыми руками.

Есть простые вещи, актуальные в каждом из дней:

осенью вода и воздух становятся холодней,

не оставляй открытой форточку, не стой на ветру,

и –

я буду любить тебя, пока не умру.

Раскрываешь себя, как ладонь, протягиваешь – держи.

Гром ворочается над степью, как старый волк.

Ты сидишь над огромной пропастью,

затерянная во ржи.

Если кто с тобой говорил, то давно умолк.

Эта осень жмёт на тебе в плечах,

сдавливает в груди,

это не с кем говорить – молчат и ангелы, и демоны,

и валькирии,

Внутренняя Монголия заключает последнее перемирие

с внутренней Атлантидой;

не стой в дверях – проходи.

Этот город, приросший, казалось, к коже – не отодрать,

вдруг становится в одночасье чужеклеточным,

раковым,

роковым.

Отворяет грязные дворы,

осенние канавы,

глубокие рвы.

Не возвращайся в знакомую комнату, не ложись

в кровать,

вино прокисло твое, хлеба у тебя черствы.

Мы, что не знаем имени для того, что у нас внутри,

что не даёт покоя, гонит вперёд, горит,

мы, не знающие родины, –

мы никогда не умрём.

Я ловлю чужих детей над пропастью – день за днём,

заходящее солнце светится янтарём.

Так иди, раскрывая себя ладонью, протягивай –

ветреным сентябрём,

и однажды прилипшая осень лопнет у тебя на плечах –

оставайся наг.

человек человеку – мир.

только лучше гляди, только лучше пойми,

человек человеку – мир,

голубые реки, расходящиеся мосты,

ливнями заплаканные дороги, золотые костры,

шёпот трав и ночные взгляды зверей,

роза на пустыре.

Раз, два, три, четыре и пять,

не гляди мне в глаза, не ходи со мною гулять,

если каждый из нас – это огромный мир,

то, наверное, мой – не пережил войны.

Ядерные грибы, пустые окна квартир,

выжженные кварталы среди тишины.

Раз, два, три и четыре,

нечего делать в постъядерном мире,

нечего бродить в паутине полночных трасс,

нечего искать цветы и зверей,

здесь большая пустыня, оранжев её окрас,

ядовита её земля, уходи скорей.

Раз, говорю тебе, два и три,

уходи, ни слова не говори,

тут сухие реки, оборванные провода,

только черви ворочаются под землей.

Глубоко в колодцах – отравленная вода,

здесь сама земля вызывает тебя на бой.

Раз,

повторяю: раз (слышишь?), два и три.

Вот он, мир, что живёт у меня внутри,

раз, говорю тебе, два,

северный ветер съедает мои слова,

человек человеку – мир,

только мой превратился в небо и облака,

есть ли в нём – живая вода и запах цветка?

Выжженное поле, перекрестье полночных трасс.

Гром гремит над степью – первый его раскат.

Я, закрыв глаза, повторяю в последний: «раз».

Ты идёшь искать.

Это случается, когда с неба

начинают падать мёртвые птицы,

асфальт начинает трескаться, газом сочиться,

ломаются дома,

поднимается тьма всё выше и выше,

вот тогда-то становится видно, как они сидят высо-

ко на крыше

полуразрушенного дома

и пьют из термоса чай,

и рядом, горящая, как свеча,

падает птица.

Слушай, – говорит она, –

а ведь с нами ничего не случится?

Ну, – говорит, – ведь с нами ничего и не может?

Он гладит её по холодной и влажной коже,

говорит: ничего.

Ничего, ничего.

Горизонт ударяет волной лучевой.