Из моих летописей - [53]

А назавтра опять дорассветное вставанье, опять ходьба, ходьба, продиранье сквозь еловые чащи, увязание в непромерзших болотах, перелезание через буреломные завалы. Шли, шли, загибали круг за кругом и всё — выходной след, и опять выходной след… Ничего доброго мы уже не чаяли… но в последнем, сумеречном кругу получилась удача: медведь оказался в нем.

Домой!.. Мрак, спотыкания, привалы, с которых, кажется, не встать…

Зато потом пошли дни полного отдыха. Тимофей Павлович решил:

— До нового снега в лес — ни-ни! Пусть «он» облежится, про нас позабудет. А ведь беда нам! — добавил Тимофей Павлович. — До деревни верст восемь. Кто в такую даль пойдет загонщиком?

— Значит, Павлович, москвича не вызывать?

— Какой тебе москвич!

Обдумали мы с Куниным и надумали! дадим зверю разоспаться, а потом прострочим весь оклад челноком. Убьем на подъеме, а то и «на корню», лежачего.

Взялись мы за работу: я за стол, а у Кунина по бригаде дел набралось куча.

Работа и отдых. Красивые яркие морозные дни.

Прошло их, должно быть, пять, и в сумерках посыпался реденький снежок. К рассвету перестал, не скрыв, а лишь затуманив старые следы.

Посудили мы, порядили: облежался-то крепко, да ведь на голи! Кунин настаивал: идем! Все равно спит он, подпустит! Не терпелось человеку! Ну а я… да ведь и я охотник!

Поутру ветер шумел в вершинах леса, осыпая нас снежной пылью. Натропили зайцы, попадались лисьи и рысьи нарыски.

В болотах ход тяжелый — снегу порядочно.

Пришли. Проверили оклад. Принялись строчить челноком, вроде хороших пойнтеров. Сперва проложили ход вдоль края оклада, идя шагах в двадцати друг от друга параллельно. Дойдя до конца оклада, пошли в обратном направлении, конечно забрав новую полосу места. Так и сновали из конца в конец. И все вглядывались в куртинки ельничка, в валежины… Вдруг я отчетливо уловил запах медведя:

— Стой, Тимофей Павлович!..

Осторожно продвинулись шаг за шагом… И, черт возьми, — вот тебе свежий след медведя! Услышал, не подпустил!

— Скотина разнесчастная! — ругал зверя расстроенный Кунин.

Отдохнув, выспавшись, я решил отступиться от медведя. Но разве Павлович помилует? Надо было видеть его сарказм:

— Эх, охотничек! Ты погляди, какой день! Душа в лес просится!

И я сдался, и опять весь день мы шли, шли лесами, болотами, логами, загибали круги, проклинали выходные следы…

Заночевать пришлось в Раменье, деревне километрах в пятнадцати от дома. Вон куда нас занесло! Знал бы — ни за что не пошел бы!.. Зато на другой день обложили чуть не в первом кругу. И опять далеко от всех деревень…

Я уныло констатировал:

— Опять вся надежда на челнок…

А Кунин назидательно ответил:

— Ну уж теперь не касаться к «нему», покуда не засыплет!

Сказал, будто не он меня в прошлый раз тянул!

Два дня сидел я, работал безотрывно. А на третий урвался с гончими. Подняли беляка быстро, лихо провели два круга, и я довольно красивым дуплетом взял зайца, мелькнувшего в осиннике.

А в сумерках навестил меня Тимофей Павлович:

— Ну нету мне покоя, да и все тебе! Вдруг кто найдет нашего медведя! След длинный, долго ль наткнуться? Надо каждый день проверять. Если кто сунется — отважу живо!

Как он думал отвадить, это его дело.

В тот день он уже «сбегал». Недурная пробежка! Туда, назад, да окружить — километров двадцать!

А на следующий день — это было уже двадцать первого декабря — не успела еще хозяйка моя поставить утренний самовар, как пришел Кунин. Он стал просить меня:

— Сбегай, Василий Иваныч! — умолял он. — Проверь! Пожалуйста! Баба шею переела: вывези ей из лесу стог!

Конечно, Настя была права: кормить скотину нечем, сено из леса необходимо вытащить, пока снег не заглубел, а муж — на охоту да на проверку еще какую-то! Но я не мог бросить работу:

— Да ну его к чертям, твоего медведя! Душу он выматывает!

Кунин мрачно выслушал и, не молвив больше ни слова, ушел.

А на следующее утро Тимофей был опять тут как тут. Вчера он сбегал-таки на оклад, разругавшись с женой и задав корове соломы. И был убежден, что ходил не зря: в полукилометре от заветного места встретил он следы двоих людей.

— Вчера, слава богу, не перехватили медвежью дорожку, а ныне? Сходи, христа ради! — молил Кунин. — С сеном ну никак нельзя…

И я «сбегал». Кроме вчерашних людских следов, виденных Куниным, других, к счастью, не нашлось.

А на поход жаловаться не стану, хотя от жестокого мороза даже туман стоял и на деревьях навис иней. Уж очень красиво было: когда всходило багровое солнце, оно чуть окрасило вершины деревьев в красноватый цвет, как бы подсиненный и притушенный туманом…

Дождались мы! Закрутила желанная метель. Всю ночь, весь следующий день пуржило. Бушевал ветер, снег валил хлопьями, забивало им межи и канавы. Подумать только, что творилось в лесу!

Вечером, очень довольный, друг мой говорил:

— На нашу мельницу вода! Вот когда зимушка разгулялась!

На вторую ночь утихло. Ну как тут было не пойти к окладу? В лесу стало ни два ни полтора: без лыж худо и на лыжах не добро. Ходили без них. Опять челночили по окладу, выглядывали: не под той ли валежиной? не в этом ли буреломе? Увидел я занятную кочку — буроватая и почти не заметена снегом… А она как вскочит и, став вдруг совершенно как медведь, — в два прыжка у еловой чащи! Я сорвал с плеча ружье: бац! бац! На следу несколько красных точек… Мой соратник негодовал: