Из книги «Набрать высоту» - [3]

Ты никогда не красил глаза, Вася? Да они у тебя и так красные! А она каждый день глазки себе рисует. Ее глаз — произведение искусства. Глаз женщины, это надо видеть, Вася, если она тебя в него пустит!

Смотри, смотри, какая пошла! Не та, эта еще лучше! Ну как тебе моя? Кажется, утром так и вскочила с постели румяная, глаз под аккуратно растрепанной челкой горит. Кажется, все у нее хорошо. Спрятала неприятности под румяна, обиду по скулам вверх в стороны развела, слезы назад втянула — и взгляд получается влажный…

Вась, я от них балдею! Ты посмотри, пуговка у нее на блузочке вроде бы расстегнулась. У тебя расстегнулась, оторвалась — это небрежность, Вася. А у нее на одну пуговку не застегнуто — тут точный расчет, тайный умысел. Попробуй глаза отвести. Не можешь. И я не могу. Никто не может. А всего-то расстегнута одна пуговка. Учись, Вася!

А ты представь, сколько на все это надобно времени. И где его взять? Ведь в остальном у нас все полы равны. Материальные ценности создают наравне, вот этим вот пальчиком с гладеньким ноготком. А в свободное время рожают в основном они, Вася. Я узнавал — они! И кормят нас они, и Софья Ковалевская при всем том была женщиной. Когда успевают? Да, зато им бриться не надо! Это ты прав. Это они себе выбили.

А кто еще станет слушать нас, почему мы не стали, кем могли, а стали, кем стали, и кто виноват — всю эту ежевечернюю тягомотину слушают они, одной рукой стирая наши рубашки, второй стругая картошку, третьей воспитывая наших бездарных детей.

А после всего кремом почистив зубы, а пастой покрыв лицо, падают замертво в постель, где бормочут спросонья одно: «Гражданин, вы тут не стояли!» Вот так годами терпят нас и живут рядом с нами, ни разу толком не изменив, храня верность черт знает кому!

И при этом еще норовят одеться по моде. Да! Ты знаешь, что такое «модно», Вась?

Когда надето оба носка, причем одного цвета? Сильно сказано.

А у них журнальчики, выкройки. Ночами чего-то шьют, плетут, вяжут, либо пытаются подогнать фигуру под то, что достали.

А для чего они муки терпят? Что им надо? А надо им всем одного: семьи, гнездышка, плеча надежного рядом.

И снится им сказочный принц вроде тебя, Вася!

Багратион

Началось это той проклятой осенью, когда я покупал помидоры. Продавец швырял в миску гнилые, я мигом выбрасывал, на красные менял, он красные менял на гнилые, и в такой азарт вошли, что он начал швырять красные, а я сдуру менял на гнилые!

И тут очередь сзади взвыла: «Если первые выбирать начнут, последним только на расстройство желудка останется. За красный обязан гнилой съесть, не подавишься, не Рокфеллер!!» То ли оттого, что Рокфеллером обозвали, то ли от запаха гнили — организм затрясло. И слышу крик свой сумасшедший: «Перекусаю всех в порядке очереди! Почему за свои деньги гнилью питаться должен?!» И помидорами как зафугачу в очередь! Думал, все, убьют! Нет. Молчат, облизываются, сок томатный с лица убирают. Поняли: раз человек один против очереди пошел — сдурел. С ним лучше не связываться.

Я теперь больше часу в очереди не жду. Час — все!

Зашел тут в пельменную. Вижу, очередь в кассу на месте марширует. Оказывается, кассирша пельмени за кассой лопает. Кто-то интеллигентно так ее спрашивает:

«Простите, вы в другое время пообедать не можете?» Кассирша отвечает сквозь пельменю: «А ты?!» И вся очередь хором считает, как при запуске ракеты, сколько ей осталось: «Три, две, одна! Наелась!» Наконец выбил я пельмени, к повару с подносом подхожу, говорю: «Приятного аппетита! Позвольте пару пельменей, горчица с собой. Кушать хочется… Больше так не буду!» Повар отвечает: «Пельмени кончились только что. А мясо в них — еще утром». А у самого фигура такая — глупо спрашивать, где мясо из пельменей. И тут, не знаю отчего — то ли пельмени в голову ударили, то ли… Словом, хватаю повара за грудь, горчицей намазываю, кричу: «Уксусом полью, съем с потрохами!» Через минуту ел то, что в жизни не кушал, а повар каждый день.

Но знаете что странно? Когда ты с ними по-нормальному, с тобой — как с идиотом. Как только идиотом прикинулся — все нормально!

Мне тут сосед, дядя Петя, говорит: «Я во время войны города приступом брал. А тут бумажку подписать — тоже приступ, но сердечный. Подпиши, Барклай, будь человеком. Ты все теперь можешь».

Ну, Барклай, потому что, когда зимой паровое отключили, я добился, чтобы мне, как участнику Бородинского сражения, включили. Пришлось Барклаем де Толли прикинуться. А вообще-то меня Толей зовут. Толя, и все. Я им писал, звонил, ждал. Ничего.

Но когда я в жэк на табуретке ворвался: «Шашки наголо! Первая батарея к бою!

Даешь паровое!» Они сразу: «Все дадим! Успокойтесь, товарищ Багратион! Но скажите Кутузову, чтобы больше не присылали!» И я подумал: что будет, если все чуть что на табуреты с шашками повскакивают?

Это уже не Бородинское сражение — Ледовое побоище начнется.

К тому же выходить из себя все легче и легче, а вот обратно в себя — все трудней. Тут как-то из себя вышел — вернулся, все от меня ушли. Жена, рыбки из аквариума.

Если вдруг кого-то из них увидите, передайте: я таблетки принимать начал и снова тихий-тихий. Вчера помидоры купил — одна гниль, а я съел и ни звука.