Из глубины. Избранные стихотворения - [3]
Шрифт
Интервал
Ведь занавеса лишена арена.
1963 г.
Зеркало
1.
Зеркало – обезьянка —
мой повторяешь жест!
Зеркало – ты изнанка
горестей и блаженств.
Люди и годы – мимо.
Но, как всегда, – в глаза
сморит неумолимо
бледная полоса.
2.
Рассекает пространство полоска
посеребренного стекла.
Всё так просто – и слишком уж плоско.
А ведь целая жизнь протекла!
Может быть, отраженье лживо?
Зеркала научились лгать?
Всё бесплотно. А было бы живо,
если б время застыло, как гладь
стекленеющая. Чтоб память
стала домом, а не тропой.
Чтоб как зеркало, жизнь обрамить
и поставить перед собой.
Но мгновенье, жизнью согрето,
улетает путями света.
Отраженья, как льдинки, тают.
Не простившись со мной, пропадают.
1964 г.
3.
Это – я? Не подать и виду
что узнал. Но встречаю взгляд.
Вот, что в зеркале было скрыто:
тот, кем был полвека назад.
Ты, выходит, уже мой предок?
Ну а я со временем бьюсь.
Жил как мог – но тебя не предал,
новой встречи с тобой не боюсь.
И зеркальная эта полоска —
зыбкий времени водоём.
Это я там дымлю папироской.
И судьба получает объём.
3.05.15.
Мост
Скрипят ступеньки деревом и снегом,
и над мостом, как светофор, звезда,
и, паром занавешивая небо,
проносятся ночные поезда.
Простые доски тянутся в пространстве,
покрыты льдом, как схваченный поток,
и говорят о страсти дальних странствий
под стук колес и бег скользящих ног.
И мост качается, почти взлетает,
и над мостом, как светофор, звезда.
И в дымном ветре километры тают.
…Проносятся ночные поезда.
(Середина 1950-х)
Бедный Йорик
Над человеком времена – шутили.
И он шутил, пытаясь разобраться.
Скажи, не тесно ли тебе в могиле,
которую б теперь назвали братской?
Осуществить призвание – хоть вчерне!
А то ведь будущих веков историк,
глядишь, поднимет твой беззубый череп,
и грустно улыбнётся: бедный Йорик!
1964 г.
Монолог поэта
Осталась боль – хоть затянулась рана.
Кого винить? Виновны поезда.
Поэт неточен – или слишком рано,
а чаще – безнадёжно опоздал.
Глазей в окно, пока за поворотом
не скрылось всё, а дальше – напрямик.
О, рельсы строк – я предан им, я продан.
Попарно рельсы строк по шпалам книг.
И не продешевил ли я, всю жизнь
сменяв, не зная, на клочок бумажный —
билет сквозь время? С рифмою свяжись —
и уведёт от простоты домашней.
И свяжет руки – чтоб ни дать, ни взять.
И свяжет мысли в узел небывалый.
Мир твой до малости – а жить нельзя…
По шпалам, о – за истиной – по шпалам!
И если не смогу всю боль и нежность
вместить меж двух рифмующихся строк,
я оглянусь, тебя я вспомню – прежней.
И снова повторю весь монолог.
1963 г.
Нисходящая мелодия
«КАК Я ЛЮБИЛ ЕЁ!» Вы подглядели,
будьте свидетелями, фонари.
Как я бродил до зари…(В самом деле —
под фонарями бродил до зари?)
«КАК Я ЛЮБИЛ!» Тротуар, обнови же
воспоминаний истоптанный путь.
Суть была в том, что я шёл к ней всё ближе,
а становился всё дальше – вот суть…
«КАК Я ЛЮ…» Был на Урале июль —
с жаркими днями, ночною прохладой.
Памятью благоразумной верну ль
эти контрасты любви и проклятий?
«КАК Я…» Не вспомнить. И слёз не пролить
Чем возмещается сердца растрата?
Но когда нечем уж, кажется, жить —
жизнь поворачивает. Без возврата.
«КАК…» И смещенье в себе ощутив,
встав пред загадкою обновленья,
всё ещё ловим из отдаленья
этот затверженный старый мотив.
«КАК Я ЛЮБИЛ ЕЁ» «КАК Я ЛЮБИЛ!»
«КАК Я ЛЮ…» «КАК?»
…Нисходя по ступеням,
падая полувопросом без сил
в ту тишину, что зовётся забвеньем.
1965 г.
Из книги «Миг», «Картя молдовняскэ» Кишинёв, 1975
«Кто-то скачет на коне…»
Кто-то скачет на коне.
Кто-то за конём – бежит.
Жизнь уходит, а на дне
строчка грустная лежит.
По дороге молодцом
кто-то скачет – пыль в глаза.
С запрокинутым лицом
кто-то смотрит в небеса.
Кто-то скачет – конь горяч!
…Не ловить бы мне удач.
Просто – жить под небесами.
Хочешь – смейся. Хочешь – плачь.
Сон
И каждому был дан свой час.
Свой трезвый час средь дня иль ночи.
И странно открывались очи,
и свет, и тьму сосредоточив
в себе. И мир был без прикрас.
Всё – словно в первый день творенья,
без глянца. Разворот работ.
И совесть строгий счёт ведёт
приметам едким запустенья.
Счёт недоделок и пустот.
Как бы вращались жернова
из очень твёрдого металла,
и оправданий не хватало,
и обращались в прах слова,
и суть от формы отлетала.
Всё было неприкрыто, голо,
всё беспощадно, как во сне.
Ты всё, душа, перемолола?
И правда грубого помола —
лишь горсть одна – на самом дне…
«Открыть себя – как в мир открыть окно…»
Открыть себя – как в мир открыть окно.
И это в детстве было: не уменье,
а первый дар – быть с жизнью заодно
и повторять в себе её движенье.
Но как же уберечь нам этот дар
от взрослой недоверчивости нашей?
Кто детство потерял – тот слишком стар.
Его душа содержится под стражей.
Не может он – рассудку вопреки —
летать во сне и наяву решиться
вдруг уподобить крыльям две руки,
чтоб к небесам, как птица, причаститься…
Но человек касается небес
ладонью, от земных работ шершавой,
и все не верит мысли слишком здравой.
И всё шумит, шумит в нём детства лес…
Эхо света
Как тонкой нити звука нет конца —
есть эхо, отзвук и преображенье,
так солнца луч, коснувшийся лица,
во мне самом отыщет продолженье.
Ты, эхо света, помысел ли, звук
нечаянно сорвавшегося слова?
Ты – тайны и признания испуг
перед определённостью земного
существованья. Бродишь в глубине
под оболочкой каждого предмета,