Из глубины багряных туч - [8]

«Волга» успела остановиться, впившись в асфальт всеми колесами; это спасло меня: на полном бегу уткнувшись вытянутыми руками в обжигающе горячий капот, я не удержался на ногах — вдруг странно обессилел мгновенно, даже дыхание закупорилось — и рухнул под передний бампер.

Спустя секунду в струях снега и вое ветра, в мутном свете фонаря меня окружили незнакомые люди: парень в кожанке и модной кепке-канадке (шофер), седовласый моложавый мужик в светлом драповом пальто, полная дама в черной лисьей шубе — и круглолицая курносая девчонка в белом меховом полушубочке и в пуховом вязаном беретике; у всех перепуганные глаза; все обступили меня, руки ко мне тянут…

Я вскочил, преодолев унизительную позу поверженного. Кажется, у меня кружилась голова. У шофера был маленький острый подбородочек, остренький носик меж остреньких скулец, и он пулеметной скороговорочкой, зачем-то приседая предо мною и заглядывая мне снизу в лицо, спрашивал восторженно: «цел? цел? цел? цел? цел?» А я… я увидел прекрасное лицо девочки, ее глаза, и все другое на миг вообще перестало существовать.

— Да все нормально, цел!.. — отмахнулся я от обрадованного шофера.

Седовласый уютно обнял меня за плечи и засмеялся облегченно.

— Ну и слава Богу! — воскликнул он, но в следующую секунду пристально всмотрелся мне в лицо. — В самом деле все нормально? — строго переспросил он. — Если что не так, говори, не стесняйся. «Скорую» мигом вызовем! Голова не кружится?

У него было мясистое, породисто сложенное, умное лицо, нездешнее, неазовское, и выговор у него был не местный, а немного акающий — позднее я узнал, что якобы так акают все подлинные москвичи.

— Там обрыв морем подточило, — солидно и неожиданно для себя сказал я, догадавшись, что предо мною — тот самый генерал Ионов, от одного слова которого в нашем крошечном Азовске все приходит в движение. — От угла профилактория до парка… Полдвора школьного стащило.

— Что значит «стащило»? — Он нахмурился и загородился ладонью от ветра и снега, хлещущего в лицо, в глаза, в губы. — Куда?

— В небытие… — едва слышно ответил я, превозмогая сделавшееся явственным головокружение. — В преисподнюю…

_______________

Я заканчивал завтрак йогуртом, когда заверещал в кармане мой сотовый телефон. Звонил из Парижа Савва Арбутов, который раздраженным тоном известил меня, что по некоторым не зависящим от него обстоятельствам в лекциях образовалась недельная пауза, и он на несколько дней пересечет Ла-Манш и явится ко мне в Батсуотер, чтобы дообсудить то, что мы не успели обсудить несколько дней назад.

Савва Арбутов, доцент моей кафедры, в этом году прилетел вместе со мной на конгресс в Англию, а сразу после конгресса улетел в Париж читать лекции по синтемологии, и в частности, по Т-преобразованию, — на что он, как соавтор открытия, имел полное моральное право. К тому же я его об этом попросил: читать в Сорбонне должен был я, но меня волновала рукопись книги; он улетел в Париж читать лекции (и получать гонорар за них, разумеется), я же остался в Батсуотере писать книгу… И вот вместо Т-преобразования пишу записки.

Записки с того света — так их надо бы назвать. Потому что то, о чем я пишу, уже давно погасло в неостановимом потоке времени и перелилось в иной мир.

Приезд Саввы не радует меня. Несколько дней назад, а именно утром заключительного дня конгресса, он прибежал ко мне в номер с перекошенным лицом — у него даже веки нехорошо, жалко дергались — и, заикаясь, заявил, что он в своем докладе (который он должен был прочесть перед заключительным заседанием) обнаружил «туфту». В чем дело, он объяснять не стал, отмахнулся — потом, дескать; делать свое сообщение на конгрессе он отказался, к громкому огорчению всех, ибо Савву в мире математиков уважают неподдельно. Вечером того дня он, мрачный, улетел в Париж — и вот, не выдержав и недели, возвращается. Свобода передвижения, будь она неладна! И денег у Саввы тоже предостаточно, чтобы не жалеть их ради какого-то разговора. Я, кажется, знаю, ради какого; речь пойдет о границах существования Т-аргумента в (-n) — мерном пространстве. Савва это (-n) догадался ввести в методику определения области существования Т-функции, что позволило нам с ним решить множество чисто технических проблем; Савву же (-n) — мерное пространство и мучает своей концептуальной неопределенностью.

Но его мучения ничего не решают: синтемология должна жить. Вот этого он, кажется, не понимает; и это я ему, своему, по сути, единственному талантливому ученику (остальные бездари и начетчики, щелкоперы), и должен буду объяснить раз и навсегда.

_______________

Меня увлекли в дом, чему я со своей кружащейся головой не очень противился. Разбитый большой палец левой руки перевязала девочка, которую звали Женей.

Голова перестала кружиться, поэтому я отправился в ванную мыть руки: меня оставили пить чай.

Я не сумел отказаться, хотя чувствовал неуместность своего присутствия там: выяснилось, что Женя и ее мать, Лидия Васильевна, та самая дама в лисьей шубе, только что были привезены генералом Ионовым с вокзала, с московского поезда; после полугодовой холостяцкой жизни он перевез наконец в Азовск свою семью.