Из глубины багряных туч - [36]

— Пусть будет Светлану Афанасьевну, — злобно сказал я. — Я не знаю ее отчества. Для меня она Света. Мы с ней учились в школе в одном классе. Это профессор Тимаков из Москвы!

Встречи не будет, так что ты напрасно шебуршишься, почему-то сердитым голосом, словно я был в чем-то виноват, сообщила мне Света. «В чем дело, в чем дело? Умер сегодня ночью Сан Саныч, вот в чем дело!» И она бросила трубку.

Я, что ли, в том виноват, дуреха?.. Я, видите ли, «шебуршусь»! Ничего себе! Однако мимо, мимо… Все это уже пустое, профессор. И ты, Литвин, и твой сын, и Света — пошли вы все куда подальше!.. Weiter, weiter, как говаривал Ильич: дальше, дальше!

Шура-в-кубе умер… Какое странное совпадение, однако.

Я спустился на этаж ниже. Брамс несся из большой голубой залы, так называемой «музыкальной», с роялем. Савва играл «со сдержанной страстью», что ему всегда удавалась, когда он был в ударе; Дженнет, невероятно красивая в своем карминном бархатно-парчовом вечернем платье, стояла, облокотившись о крышку рояля; ее неожиданно серьезное, печальное и встревоженное лицо обращено было не на Савву, как я ожидал, а куда-то вдаль… Я поспешно отступил вон: если бы Дженнет обнаружила меня, это серьезное лицо не обещало мне легкого отступления.

Ковры коридора поглотили звуки моих торопливых шагов.

По нелепой и тесной винтовой лестнице я спустился еще на один этаж. Здесь располагались библиотека и рабочие кабинеты Дженнет и лорда Джосайи… Стоп!

Моя память высветила вдруг испуганное личико Дженнет, когда я во время первой экскурсии по дому поинтересовался, чтo находится за одной из дверей мы как раз шли мимо… «Это кабинет деда, — ответила вдруг сбивчивой скороговоркой Дженнет, и румяное лицо ее напряглось, — мы… мы сюда не входим. Маргрет только… она пыль вытирает здесь раз в неделю…» И Дженнет с излишней торопливостью пригласила меня в свой кабинет.

Не знаю, почему, собственно, это меня не то чтобы насторожило, а как-то зацепило… Словом, что-то не понравилось мне в этой торопливости Дженнет. Но тогда я и виду не подал.

С бьющимся сердцем я подступил к запретной комнате. У меня было чувство, что за дверью меня ждет нечто если не необыкновенное, то чрезвычайно любопытное. Но я все-таки не мальчик, и никакого трепета я не испытывал. Скорее я подпал напряжению, знакомому каждому исследователю, который в известной ситуации отдает себе отчет в том, что вот-вот — и грянет результат. Не знаю, какого уж такого выдающегося результата я ожидал от проникновения в комнату лорда Эл (мы, его коллеги, так называли сэра Джосайю Литтлвуда меж собой), но вступил я в комнату с таким чувством, с каким я подступал к очередной проблеме синтемологии.

Я ступил внутрь и плотно закрыл дверь за собой. Немедленно шибануло знакомым мерзостным запахом. Я был, ergo, на верном пути. Повинуясь интуиции, я застыл неподвижно — лишь рукой шаря по стене в поисках включателя электричества. Такового я не обнаружил. Привыкшие к темноте глаза тем временем различили в глубине комнаты плоскость письменного стола; на фоне окна — темь за ним странно фосфоресцировала — можно было разглядеть массивную настольную лампу с колпаком, по всей видимости, зеленым, как было принято в доброе старое мудрое время, знавшее толк в гигиене зрения. Тусклый лунно-туманный свет из окна позволял разглядеть в комнате, кроме стола, роскошный кожаный диван под несколькими рядами книжных стеллажей и раскидистый фикус в углу. Эти вещи скрадывали асимметричность форм, и, если бы не полусферическое окно, комната выглядела бы вполне паралеллепипедной. Не лишенная невинного злорадства мысль о победившей естественной симметрии мгновенно погасла, ибо в этот момент мне, сделавшему шаг к столу, почудилось какое-то движение в пространстве.

Я вгляделся. Непонятное, не уловленное глазом движение — то ли разрежение, то ли сгущение темноты — возникло возле дивана; когда я вгляделся, мне показалось, будто кто-то копошится там; я ничего не видел, кроме дивана и книжных полок над ним, и в то же время видел это копошение! Что за чертовщина, вскричал я про себя и сразу одернул себя и призвал: думай! Мне вспомнились вчерашние промельки розового платья Толстухи Маргрет в моем аппартаменте; эти копошения и вчерашние промельки неуловимо походили друг на друга. Я вглядывался в мутный полусвет-полутемень и отчетливо видел пухлую диванную спинку, каждую тугую складку обивки, корешки книг, плотно одна к другой стоявших на полках. Кто-то словно ходил там, возле дивана, трогал книги… пыль, что ли, вытирал там… Я сделал еще шаг. Копошение, движение — уже вокруг меня, по всему пространству комнаты, не только возле дивана — убыстрилось, нарастилось, будто взвихрилось. На мгновение вдруг знакомо блеснули очки лорда Эл — словно он прошел мимо меня, от стола к полкам. Думай, думай! Наблюдай!

Я решительно прошагал к столу. Ничего не произошло. Комната по-прежнему полнилась беззвучным движением, копошением, мельканием. Я отважно включил свет настольной лампы — под классическим зеленым стеклянным колпаком. Немедленно я увидел перед собою на столешнице рядом с моими руками руки лорда Эл, бархатные обшлага рукавов его стеганого халата, белоснежные манжеты с золотыми запонками, с малахитами в них. Запонки и манжеты я увидал — не увидал только пальцев: словно фокус сбился, и видение рук его сошло на нет; по снованию запястья походило, что лорд Эл что-то писал. На диване я увидел вальяжно расположившегося джентльмена в темной дорогой паре, со смеющимся морщинистым лицом, которого сразу узнал: это был американец Магнус Фейн, непримиримый противник лорда Эл и мой во всем, что касалось