Из фронтовой лирики - [7]

там, где полночи светлы от снега,

где лихой мороз берет свое,

начинает говорить и бегать

счастье и бессмертие мое.

— Как же ты не умерла от пули,

выдержала огненный свинец?

Я осталась жить

не потому ли,

что, когда увидела конец,

частыми, горячими толчками

сердце мне успело подсказать,

что смогу когда-нибудь стихами

о таком страданье рассказать.

— Как же ты не умерла от пули?

Как тебя удар не подкосил?

Я осталась жить

не потому ли,

что, когда совсем не стало сил,

увидала

с дальних полустанков,

из забитых снегом тупиков:

за горами

движущихся танков,

за лесами

вскинутых штыков

занялся,

забрезжил

день победы,

землю осенил своим крылом.

Сквозь свои

и сквозь чужие беды

в этот день пошла я напролом.

1941

Джек Алтаузен Родина смотрела на меня

Джек Алтаузен (род. в 1907 г.) в первые дни Великой Отечественной войны добровольно ушел в армию, работал в редакции газеты «Боевая красноармейская». За мужество, проявленное в боях, награжден орденом Красного Знамени. Погиб в бою под Харьковом в мае 1942 г.

Я в дом вошел, темнело за окном,

Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло, —

Дом был оставлен, пусто было в нем,

Но все о тех, кто жил здесь, говорило.

Валялся разный мусор на полу,

Мурлыкал кот на вспоротой подушке,

И разноцветной грудою в углу

Лежали мирно детские игрушки.

Там был верблюд, и выкрашенный слон,

И два утенка с длинными носами,

И дед-мороз — весь запылился он,

И кукла с чуть раскрытыми глазами,

И даже пушка с пробкою в стволе,

Свисток, что воздух оглашает звонко,

А рядом, в белой рамке, на столе,

Стояла фотография ребенка…

Ребенок был с кудряшками как лен,

Из белой рамки здесь, со мною рядом,

В мое лицо смотрел пытливо он

Своим спокойным, ясным синим взглядом…

Стоял я долго, каску наклона,

А за окном скрипели ставни тонко.

И родина смотрела на меня

Глазами белокурого ребенка.

Зажав сурово автомат в руке,

Упрямым шагом вышел я из дома

Туда, где мост взрывали на реке

И где снаряды ухали знакомо.

Я шел в атаку, твердо шел туда,

Где непрерывно выстрелы звучали,

Чтоб на земле фашисты никогда

С игрушками детей не разлучали.

1941

Павел Антокольский Баллада о мальчике, оставшемся неизвестным

В ту ночь их части штурмовые вошли в советский

город Б.

И там прокаркали впервые «хайль Гитлер»

в стихнувшей стрельбе.

Входили вражеские части, плечо к плечу, ружье

к ружью.

Спешила рвань к чужому счастью, к чужому

хлебу и жилью.

Они прошли по грязи грузно, за манекеном

манекен.

А этот мальчик был не узнан, не заподозрен был

никем,

Веселый мальчик в серой кепке. Его приметы:

смуглый, крепкий.

Не знает кто-нибудь из вас, погиб ли он, где он

сейчас?

Пробрался утром он к квартире и видит: дверь

не заперта.

И сразу тихо стало в мире, сплошная сразу

пустота.

Мать и сестра лежали рядом. Обеих обер

приволок.

Смотрела мать стеклянным взглядом

в потрескавшийся потолок.

Они лежали, будто бревна, — две женщины,

сестра и мать.

И он стоял, дыша неровно, и разучился понимать,

Потом он разучился плакать и зубы сжал, но весь

дрожал.

И той же ночью в дождь и слякоть куда-то

зá город бежал,

Без хлеба, в майке, в серой кепке. Его приметы:

смуглый, крепкий.

Из вас не знает кто-нибудь, куда он мог направить

путь?

Он знал одно: разбито детство, сломалось детство

пополам.

И шел, не смея оглядеться, по страшным

вражеским тылам,

По тихим, вымершим колхозам, где пахло

смертью и навозом,

Вдоль речек, тронутых морозом, и по некошеным

полям.

Он находил везде дорогу, и шел вперед, и шел

вперед.

И осень с ним шагала в ногу и возмужала —

в свой черед.

Она, как сказка, шла с ним рядом, чтобы его

следы заместь,

Смотрела вдаль недетским взглядом,

неотвратимая, как месть.

Так шел он, в майке, в серой кепке. Его приметы:

смуглый, крепкий.

Из вас не знает кто-нибудь, куда он мог

направить путь?

Когда фашисты покидали пустой, сожженный

город Б.,

Уже за мглистой снежной далью расплата

слышалась в пальбе.

И мальчик раньше всех, как надо, вернулся

в город свой родной.

Вернулся он домой с гранатой. Он ей доверился

одной.

Он был фашистами не узнан, не заподозрен был

никем.

Следил он, как по снегу грузно, за манекеном

манекен,

Уходят вражеские части, ползет по швам

железный ад:

Видать, не впрок чужое счастье, не легок будет

путь назад.

Их тягачи, и мотоциклы, и танки, полные тряпья,

Ползли назад. В нем все затихло. Он ждал,

минуту торопя.

А тягачи неутомимо спасали, что могли спасти.

Но он не взвел гранаты. Мимо! Не в этих.

Надо цель найти.

Он всматривался, твердо зная в лицо мишень

свою: SS.

Где же машина та штабная, что мчится всем

наперерез, —

Всегда сверкающая лаком, кривым отмеченная

знаком,

С гудком певучим, с полным баком, франтиха

фронта «мерседес»?

Она прошла крутым виражем, кренясь и шинами

визжа, —

Машина та, с начальством вражьим, опухшим,

словно с кутежа.

И мальчик подбежал и с ходу гранату в стекла

им швырнул.

И вырвавшийся на свободу бензин из бака

полыхнул.

Два офицера с генералом, краса полка,

штурмовики,

Шарахнулись в квадрате алом, разорванные

на куски.

А где же мальчик в серой кепке? Его приметы:

смуглый, крепкий.

Не знает кто-нибудь из вас, погиб ли он, где он

сейчас?

Не знаю, был ли мальчик взорван. Молчит о нем

кровавый снег.

Ребят на белом свете прорва — не перечтешь,

не вспомнишь всех.

Но сказка о ребенке смелом шла по тылам