Из фронтовой лирики - [10]

Знал разлуку, любил в тоске.

Но Москвой я привык гордиться

И везде повторяю слова:

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

У горячих станков и орудий,

В несмолкаемой лютой борьбе

О тебе беспокоятся люди,

Пишут письма друзьям о тебе.

И врагу никогда не добиться,

Чтоб склонилась твоя голова,

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

1941–1942

Евгений Нежинцев «Пусть буду я убит в проклятый день войны…»

Евгений Нежинцев (род. в 1904 г.) — автор книг «Яблочная пристань» и «Рождение песни». Умер во время Ленинградской блокады 10 апреля 1942 г.

Пусть буду я убит в проклятый день войны,

Пусть первым замолчу в свинцовом разговоре,

Пусть… Лишь бы никогда не заглянуло горе

В твой дом, в твои глаза, в твои девичьи сны…

Пусть не осмелится жестокая рука

Черкнуть в письме, в скупой на чувства фразе,

Что ты в разорванном лежишь противогазе

И бьется локон твой у синего виска…

1941

Глеб Пагирев «Остановясь на полуслове…»

Остановясь на полуслове,

Встаю, бросаю карандаш.

Горит роднее Подмосковье,

Гудит от выстрелов блиндаж.

Ну что, поэт? Бери гранаты,

Тяни латунное кольцо!

По фронту хлещут автоматы,

Песок и снег летят в лицо.

Умри, но стой! Назад ни шагу:

Ты эту землю не отдашь.

Здесь ценят стойкость и отвагу,

Здесь штык нужней, чем карандаш.

Забудь пристрастье к многословью,

К строке, что лирик сочинил.

Сегодня люди пишут кровью

За неимением чернил…

Земля, седая от мороза,

Окопы, надолбы, штыки.

Война, война — святая проза

И позабытые стихи.

1941

Эдуард Подаревский «Серые избы в окошке моем…»

Эдуард Подаревский (род. в 1919 г.) перед войной окончил ИФЛИ. Погиб на фронте в 1943 г.

Серые избы в окошке моем,

Грязные тучи над грязным жнивьем.

Мы вечерами,

         Москву вспоминая,

Песни о ней

         бесконечно поем —

Каждый со всеми

            и все о своем.

Ночью — далекие залпы

                 орудий,

Днем — от дождя

            озверевшие люди

В тысячу мокрых,

            пудовых лопат

Землю долбят, позабыв

                о простуде,

Липкую, грязную

            глину долбят.

Значит, так надо. Чтоб в мире любили,

Чтобы рождались, работали, жили,

Чтобы стихи ошалело твердили,

Мяли бы травы и рвали цветы бы…

Чтобы ходили,

            летали бы,

                    плыли

В небе, как птицы, и в море, как рыбы.

Значит, так надо.

            Чтоб слезы и кровь,

Боль и усталость,

            злость и любовь,

Пули и взрывы, и ливни, и ветер,

Мертвые люди,

          оглохшие дети,

Рев и кипенье

          огня и свинца,

Гибель и ужас,

            и смерть без конца,

Муки —

   которым сравнения нет,

Ярость —

      которой не видывал свет…

Бой,

   небывалый за тысячу лет,

Боль,

   от которой не сгладится след.

Значит, так надо.

            В далеком «потом»

Людям,

      не знающим вида шинели,

Людям,

     которым не слышать шрапнели,

Им,

   над которыми бомбы не пели,

Снова и снова

         пусть скажут о том,

Как уходили товарищи наши,

Взглядом последним

               окинув свой дом.

В земли-погосты,

В земли-калеки…

Пусть мы пройдем их

               опять и опять,

Чтобы понять

         и запомнить навеки,

Чтоб никогда

         уже не отдавать.

Значит, так надо.

Вернется пора:

Синие, в звоне

            стекла-серебра,

Вновь над Москвой

               поплывут вечера,

И от вечерней

            багряной зари

И до рассветной

            туманной зари

Снова над незатемненной столицей

Тысячью звезд взлетят фонари.

Пусть же тогда нам

             другое приснится,

Пусть в эти дни

          мы вернемся туда,

В испепеленные города,

Вспомним, как в дождь,

                поднимаясь до света,

Рыли траншеи, окопы и рвы,

Строили доты, завалы, преграды

Возле Смоленска

            и возле Москвы…

Возле Одессы и у Ленинграда.

Вспомним друзей,

            что сейчас еще

                     с нами,

Завтра уйдут, а вернутся ль — как знать…

Тем, кто увидит

           своими глазами

Нашей победы разверстое знамя,

Будет

    о чем вспоминать.

… … … … … … … … … … … …

Травы желты, и поля пусты,

Желтые листья летят с высоты,

Осень и дождь без конца и без края…

Где ты, что ты, моя дорогая?

Часто, скрываясь за облаками,

Чьи-то машины проходят над нами.

Медленный гул над землею плывет

И затихает,

        к Москве улетает.

Кто мне ответит,

           кто скажет, кто знает:

Что нас еще впереди

              ожидает?

Нет никого,

       кто бы знал

               наперед,

Может быть, бомбой

               шальной разворочен,

Жутко зияя оскалами стен,

Дом наш рассыплется,

               слаб и непрочен…

Может быть… Много нас ждет перемен…

Что же… Когда-то, романтикой грезя,

Мы постоянство считали

                 грехом,

То, что казалось

           кусочком поэзии,

Нынче явилось

          в огне и железе,

Сделалось жизнью,

            что было стихом.

1941

Подмосковье

Александр Прокофьев Идут красноармейские колонны

Идут красноармейские колонны,

Суров и грозен их походный строй.

За Ленинград, наш город непреклонный,

За Ленинград, любимый город свой,

Идут они. Кругом — земля родная,

Сентябрьский отблеск солнца на штыках,

Идут они и, может быть, не знают,

Что каждый шаг останется в веках!

Вокруг — отчизна. Все холмы и скаты,

Поля, поля, небес поблекший шелк…

Идут они, и словно бы с плаката

Правофланговый на землю сошел!

Мгновенье, стой!

          Он рушит все преграды,