Из дома - [9]

На этот год к нам не приехала старая бабушка. Я оставалась одна дома. В то утро, когда наши все ушли, позвонили в наш звонок, я испугалась и не пошла открывать, зазвенели звонки в других комнатах, кто-то из соседей открыл дверь. Ко мне в комнату вошел военный и строго спросил:

— Чего ты не открываешь?

Я не ответила. Он положил конверт на стол и ушел.

Пришла мама, увидела конверт и, не снимая пальто, распечатала его. Она прочитала записку, опустилась на стул и заплакала. Пока не пришел папа, она так и просидела за столом в пальто. Вошел папа, мама протянула ему письмо, они оба сняли пальто, мама не пошла на кухню готовить обед, а дала нам бутерброды и разогрела чай в электрическом чайнике. Ройне сел за папин стол и начал делать уроки, а мама с папой долго о чем-то говорили. Мама плакала. Папа почему-то вынул свои большие карманные часы и положил их на стол. Мама дала ему шерстяные носки и свитер, но папа не хотел их брать и все говорил:

— Глупости, я скоро вернусь. Это, наверное, по поводу этого старика Айрола, вот увидишь.

В нашем дворе жил Айрола со своей женой. Я иногда заходила к ним — они угощали меня конфетами, Айрола писал папе на пишущей машинке смешные записки, а я их приносила ему. Недавно я услышала во дворе, что его «взяли», а когда «брали» — увозили вещи, а потом все куда-то уезжали. Тетя Айрола тоже уехала.

Папа все же надел на себя свитер, положил в карман шерстяные носки и ушел — мы его долго ждали. Наконец мама положила нас спать.

Ночью раздался звонок, мама пошла открывать дверь и вернулась с нашим дворником и с военными. Один из военных дал маме какую-то бумажку. Она прочла ее и расписалась, а военные стали что-то искать. Наши красные книги с черным Лениным в середине на обложке они бросали в кучу на пол. Я села на постель, один из них подошел и сказал очень сердито:

— Спи, мала еще.

Я спряталась под одеяло, но не могла заснуть, хотелось услышать, нашли ли они то, что искали. Но они ничего не говорили, а все искали и искали.

ОТЪЕЗД ИЗ ЛЕНИНГРАДА

Утром мама не пошла на работу. Мы были еще в кроватях, когда пришли какие-то две тети, мамины знакомые. Они тоже плакали, у них тоже «взяли» мужей. Разговаривали они тихо по-фински, а потом куда-то ушли. Я осталась с Ройне, он не пошел в школу. Мы позавтракали, а потом он сказал, что надо поставить книжки обратно в шкаф. Он расставлял, я подносила их ему. Пришла мама, мы ничего не спросили у нее. Она пошла на кухню разогревать обед. Ели мы тоже молча. Вечером приехала тетя Айно и бабушка, они плакали, а потом стали разговаривать тихо. Я поняла, что мы должны уехать из Ленинграда. Тетя Айно уехала рано утром и увезла Ройне, а бабушка взяла меня, и мы поехали в Виркино. Скоро к бабушке приехала и мама, но ей нельзя было жить с нами. В воскресенье приехал к нам Юсси Лаатиккайнен — директор школы, в которой работала тетя Айно. Он посоветовал маме поехать в Ярославль к его знакомым, которых туда давно сослали.

Когда тетя Айно приехала провожать маму, она рассказала, что ее назначили директором школы, а Юсси Лаатиккайненна «забрали». У дяди Юсси была своя машина — «Эмка». Он нас катал на ней.

Я почему-то думала, что тетя Айно выйдет замуж за него, но теперь его тоже не стало. Я слышала, как тетя повторяла маме:

— Я ужасно за тебя боюсь.

Мама сказала:

— Может, женщин не будут забирать. А тетя говорила, что уже забирают.

Провожать маму пришло много родственников, все старались не плакать. Прощаясь, мама сказала мне и Ройне, что скоро приедет за нами, но я осталась с бабушками, дедушкой, дядей Антти и Арво, а моя мама одна уехала в Ярославль.

ВИРКИНО

У Арво не было мамы, она умерла, а у меня была теперь только бабушка. У бабушки всегда много дел. У нее корова, поросенок, теленок, куры и еще в огороде овощи и сад, а за огородом и садом было небольшое поле картошки. Картошка и другие овощи хранились в подвале, и мы их ели всю зиму. Раза два-три в неделю бабушка ездила с молоком и овощами в Ленинград. Иногда я с девочками ходила на вокзал: они — встречать своих мам, а я — мою бабушку. У женщин, возивших молоко в Ленинград, были одинаковые домотканые мешки, сшитые из яркой льняной матрасной ткани. Их называли «elämän salkut» [2]. Состояли они из двух мешочков: переднего и заднего. В оба ставили по два бидона с молоком или засыпали картошкой и другими овощами. Зимой эти мешки ставили на санки с бортами и везли до вокзала.

Когда бабушка не уезжала с молоком в Ленинград, она топила большую русскую печку, пекла тоненькие овсяные блины на углях, смазывала их сливочным маслом или сметаной и подавала их горячими с кружкой холодного молока нам на печку, куда мы, проснувшись, перебирались. После завтрака мы обычно пели «По долинам и по взгорьям» или «По военной дороге» — вообще мы очень любили петь про войну и про красных командиров. Старая бабушка не могла выносить нашего пения и уходила к себе в комнату, которая была за печкой, но все равно она нас слышала. Мы нарочно пели громко.

Она не выдерживала, выходила к младшей бабушке и говорила:

— Анни, скажи им, чтобы уже перестали. Боже мой, как красиво пели Айно и Ольга, ты бы их тоже научила петь псалмы по-фински.