Из дневников 1938 года - [5]

Процесс заставляет смотреть в будущее с большей тревогой, чем, мне это раньше казалось, надо было .

19 марта, утро.

Огромное впечатление процесса несомненно, и удивительно, что власть не учла этого. Вместо Ягоды — Ежов, и его политика это поддерживает. Жестокость не пугает, а смотрят, как на рок, — но доверия нет.

Создается фольклор: где-то (называют точно!) при обсуждении одна простая работница выступила и сказала: «Я вижу, что можно верить одному Сталину; кому же еще — все вредители». Смущение и т.д.

Много арестов среди микробиологов и врачей, связанных с сыворотками — по военной линии. Полный разгром, и в случае какой-нибудь беды, вроде войны и т.п., совершенно безоружны.

21 марта, утро.

На Главном Почтамте не получаю аккуратно заграничную почту. Должны посылать в запечатанных конвертах (без цензуры) — не исполняют. Можно жаловаться, но едва ли можно сделать.

Очень хорошо работал над книгой.

Всюду известия об арестах и суровом режиме в тюрьмах. Никого не пугает, но недоверие растет — совершенно пассивное. Никакой силы не чувствуется. Большую ошибку сделали с процессом. Сейчас как будто люди подумали и меньше верят, чем раньше. Это новое для меня впечатление.

Мать Зиночки, наконец, получила первую посылку.

Появившееся кофе — отвратительное. Низший сорт. Появились масло, рыба, хороший черный хлеб.

25 марта, утро.

Вчера день для здоровья прошел хорошо. «Выходной» день. Переписка и деловые бумаги.

Еще раз пересмотрел «Диалектику природы» Энгельса. Остается прежнее впечатление: черновые тетради alterlimlich[50]. Есть кое-что интересное — но, в общем, в XX веке класть в основу мышления, особенно научного, такую «книгу» — совершенное сумасшествие. Люди закрывают глаза на окружающее и живут в своем мирке. Сами подрывают свою работу. Впервые стал читать Энгельса «Анти-Дюринг». Тут, несомненно, есть интересное. Но и здесь — старый философ конца XIX века, который получил естественно-историческое образование в 1860—1870 годах. Виден философ и гуманист — но понимания естествознания нет, особенно нет понимания описательного естествознания и конкретных наблюдательных наук о «природе».

Ни об одном священнике — масса арестованных — родные не имеют никаких известий. Пропадают, как в Венеции XVII —XVIII столетий.

29 марта, утро.

Вчера с Комаровым большой разговор об организации истории знаний. Греков не пришел. Комаров умерен. Подаю памятку — надо подымать в печати. Чем больше думаю, тем более убеждаюсь в необходимости форм работы для истории науки. Дом Менделеева или Лобачевского — как конечная цель.

Вечером Аня Самойлова с сыном Олегом. Удивительно некрасивый — но славный юноша. С ней о Левиных, Плетневе. Все неясно. Сын Левина отказался от отца. «Так нужно» — но все, знающие Левина, не верят.

Публичны только процессы, на которых люди поддаются такой «обработке». Несомненно, вся историческая обстановка — фальшивая, например, роль и значение Сталина (а не Троцкого, Каменева и т.д.) в эпоху междоусобной войны. Но, с другой стороны, мне кажется, по моральному идейному уровню все средства хороши.

Один из источников слухов (о Блюхере — его аресте) — немецкое радио, которое, оказывается, к нам проникает... Говорят о Булганине и Хрущеве. распространяются, как рак. Будущее неясно.

17 апреля, утро.

Совершенно угнетающую картину дает В.Э. Грабарь о положении научной работы в области исторических и юридических наук. Журналы о международном праве к выписке фактически запрещены.

Для меня ясно, что все это безумие безнадежно — и страна не может жить, развиваться под таким давлением.

Запрещено подавать жалобы и заявления в НКВД. Ящики для заявлений сняты. Почта не принимает заказных писем. Вносится еще большая смута, опасениями и тревогой захватываются сотни тысяч, если не миллионы людей. — Зачем?

Сегодня приезжает Иван[51]. Не могу его встретить. В 10 часов Хлопин в связи с сегодняшним докладом моим и его.

По-видимому, в Геологическом Институте развал. Все говорят одинаково (Белянкин, Саваренский[52] и наши). Архангельский всю работу хочет свести к подсобной основе — к своей карте, которая по идее правильна, — но он недостаточно охватывает и геохимию, и минералогию для того, чтобы правильно ее поставить. Вчера, говорят, появилась стенная газета от партийных (?), критикующая работу Института и угрожающая научным сотрудникам, которые хотят уйти, недовольные ходом дел.

19 апреля, утро.

Вчера хорошо. Гулял.

Утром Сумгин[53]. О работе Комиссии . С ним о БАМе. Оказывается, что энергично проводилась работа Академии партийцами из СОПСа[54]. (Васильев, одно время изгнанный из партии, восстановленный; пьяница, но, говорят, человек честный и неглупый.) Они говорили, что работа поручается Академии Советом Народных Комиссаров.

Сейчас упущено время. Работа ведется рабским трудом. Нагнано до 400 000 человек. Дорога строится в нескольких местах сразу. Несколько % мужского населения — заключенные, т.е. рабы. Масса ненужных страданий.

Вечером Обществе Испытателей . Интересны доклады о Стевене Х.Х.[55] Внука его — председателя Таврической Губернской Земской Управы я знал немного. Он был министром просвещения в Крымском правительстве. Был казнен Бела Куном[56]. Я подал записку Бела Куну, но мог говорить только с его секретарем — иностранец, культурный человек, по-русски говорил, но как иностранец. Бела Кун сбежал от свидания — как тогда говорили. На следующий день после расстрела Стевена в газетах появился запрос от Чека, как я объясню свое поведение — заступничество за Стевена. Меня предупредили, чтобы я не отвечал! Я и не подозревал, что это будет газетная полемика с Чека!