Июльский заговор - [52]

.

Фромма освободили, и он, сжимая в руках пистолет и пылая гневом, вернулся к командованию. Правда, оно продлилось недолго. Он знал, что его сместили, и понимал, что должен как следует постараться, чтобы реабилитироваться в глазах Гиммлера. Хефтен сделал движение, словно хотел застрелить генерала, но Штауффенберг его остановил.

— Господа, — заявил Фромм, — теперь я собираюсь обойтись с вами так же, как вы обращались со мной. Вы арестованы. Сдайте оружие.

— Уверен, что вы не станете просить меня, своего командира, сделать это, — сказал Бек. Он потребовал, чтобы ему оставили пистолет «для личных целей», после чего добавил: — Вы не осмелитесь лишить старого товарища этой привилегии.

— Хорошо, только держите его направленным на себя, — сказал Фромм.

— В прежние времена в подобной ситуации… — начал Бек, но Фромм отлично понимал, что сейчас не время для проявления сентиментальности. Он резко перебил старого генерала и предложил сделать то, что он намеревался.

Бек растерянно взглянул на свою руку с пистолетом, потом обвел прощальным взглядом своих товарищей и выстрелил себе в голову. Пуля оцарапала лоб, по лицу Бека потекла кровь. Он упал на стул, явно пребывая в состоянии шока.

По приказу Фромма два офицера попытались забрать пистолет из ослабевшей руки генерала, но Бек попросил дать ему еще один шанс уйти из жизни самому. Фромм холодно согласился.

— А сейчас, господа, — обратился он к остальным, — если хотите написать письма, у вас есть несколько минут.

Ольбрихт и Гепнер попросили по листку бумаги, чтобы написать записки женам. Штауффенберг и другие офицеры молча стояли и ждали, что будет дальше. Фромм вышел из комнаты, чтобы распорядиться о подготовке расстрельной команды. Только так он сможет оправдаться в глазах фюрера. Охранники Ремера были готовы помогать ему во всем.

Вернулся он в сопровождении офицеров батальона охраны. Оглушенный и неспособный к действиям, Бек скорчился на стуле, по его лицу медленно текла кровь. На другом стуле полулежал Штауффенберг, ослабевший от потери крови. Это нисколько не тронуло Фромма, который был преисполнен решимости очиститься от любых подозрений. Он объявил, что военный трибунал, заседание которого он только что провел, «от имени фюрера» приговорил четырех арестованных офицеров к смерти. При этом он указал на Ольбрихта, Штауффенберга, Хефтена и Мерца фон Квирнгейма. Имена Штауффенберга и Хефтена он даже не пожелал произнести вслух — только махнул в их сторону рукой. Приговор, по его словам, должен быть приведен в исполнение немедленно. Он уже приказал батальону охраны создать расстрельную команду из десяти человек.

Ольбрихт и Гепнер еще писали. Фромм велел им поторопиться, «чтобы не усложнять положение других». Рукав формы Штауффенберга уже промок от крови. Четырех офицеров повели вниз. Штауффенберг опирался на руку Хефтена, чтобы не упасть. Во дворе уже стоял армейский грузовик, фары которого освещали сцену трагедии. И солдаты, и офицеры торопились поскорее покончить с расстрелом, поскольку ожидался воздушный налет. Крики во дворе привлекли внимание секретаря Фромма, который выглянул из окна как раз вовремя, чтобы увидеть, как Штауффенберга и его товарищей ведут на смерть.

Фромм, оставшийся наверху, «из дружеских побуждений» предложил Гепнеру ту же возможность, что и Беку, — покончить жизнь самоубийством. Гепнер ответил, что не чувствует за собой вины, за которую стоило бы платить жизнью. Он предпочел арест и суд. И Фромм отправил его в тюрьму Моабит.

Следовало еще решить, как быть с Беком. Старик пребывал в полубессознательном состоянии, но, когда к нему подошли, очнулся и попросил дать ему другое оружие.

— Если и на этот раз ничего не получится, — слабым голосом пробормотал он, — прошу вас, помогите мне.

Бек сделал еще один выстрел, который снова оказался неудачным.

— Помогите старику, — сказал Фромм.

Эту «честь» предоставили сержанту, который обнаружил старого генерала без сознания и застрелил его выстрелом в шею[50].

А в это время внизу во дворе Клаус фон Штауффенберг громко крикнул «Да здравствует наша священная Германия!» и рухнул на землю под огнем верных служак Ремера.

Ужин закончился, свечи догорели. Клюге, чувствуя скорее облегчение, чем гнев, провожал Штюльпнагеля к выходу. Он говорил очень медленно, стараясь, чтобы каждое слово запечатлелось в памяти собеседника.

— Вы должны немедленно ехать в Париж и освободить всех арестованных. Ответственность за это лежит только на вас, на вас лично.

— Мы не можем повернуть назад, господин фельдмаршал, — сухо сообщил Штюльпнагель. — Обратной дороги попросту не существует.

— На карту, — вмешался Хофакер, — поставлена ваша честь, господин фельдмаршал, а в ваших руках — честь армии и жизни миллионов.

— Если бы только свинья сдохла, — цинично заметил Клюге.

Фельдмаршал проводил офицеров во двор, где их ожидали машины.

— Считайте, что с этого момента вы освобождены от своих обязанностей, — сказал он и, секунду подумав, добавил: — Переоденьтесь в гражданскую одежду и постарайтесь исчезнуть.

Штюльпнагель проигнорировал добрый совет и официально отдал честь хозяину. Фельдмаршал слегка поклонился, но не пожал офицерам руки, как он обычно поступал, и вернулся в замок.