Июльский заговор - [36]

Фельгибель не мог поверить своим глазам. Гитлер не просто был жив — он передвигался на своих ногах! Не вполне понимая, что он в такой ситуации должен делать, он неуверенно двинулся вместе со всеми, кто спешил на помощь пострадавшим. Это давало ему несколько минут, чтобы сообразить, как лучше поступить. Сигнал, переданный им в Берлин, должен был дать ход или остановить операцию, заранее оговорено было только два варианта — да или нет. Заговорщики не предусмотрели возможности того, что покушение состоится, но окажется неудачным. В любом случае заговорщики заявили о себе. Среди них было много таких, кто расценит само покушение, независимо от того, удачное или нет, как сигнал к началу переворота. Хуже всего было то, что Штауффенберг теперь был недоступен, он уже летел на самолете, на котором не было радиосвязи, в полной уверенности, что добился успеха.

Во время взрыва Гиммлер трудился в своем штабе, расположенном в двадцати пяти километрах на озере Маурзее. Его сразу вызвали к фюреру, и он в панике устремился в Растенбург в сопровождении только одного телохранителя, Кирмайера. Поездка на машине по проселочным дорогам заняла у него всего полчаса.

По прибытии Гиммлер немедленно взял на себя расследование взрыва. Он позвонил в Берлин и приказал направить в Растенбург бригаду следователей и экспертов[32]. После этого вся связь Растенбурга с внешним миром была прервана примерно на два часа. Гитлер приказал, чтобы покушение на его жизнь хранилось в секрете. Он хотел, чтобы об этом никто не узнал. А тем временем Гиммлер продолжал допрашивать свидетелей. Ему не потребовалось много времени, чтобы связать взрыв и молодого одноглазого полковника, чьи действия представлялись в высшей степени подозрительными. Его странные перемещения и поспешный отъезд, безусловно, говорили о желании скрыться.

Два человека, принадлежавшие к числу заговорщиков, которые остались в Растенбурге, оказались в крайне опасной ситуации. Взволнованный и сбитый с толку Фельгибель не смог позвонить на Бендлерштрассе. Более реалистичный и циничный Штифф решил, что, судя по всему, учитывая неудачу покушения, переворота не будет. Значит, следует в первую очередь позаботиться о себе и о товарищах. Поэтому от последующих действий он воздержался.

Переживший страшный шок фюрер казался удивительно спокойным. Несмотря на мелкие ранения, он был преисполнен решимости встретиться с Муссолини, тем самым продемонстрировав, что его охраняет само Провидение. Куски его пострадавшей при взрыве формы были приготовлены специально для показа дуче как доказательство святости и неуязвимости немецкого фюрера. Поезд дуче, медленно продвигавшийся по истерзанной бомбежками Восточной Пруссии, опаздывал, и у фюрера появилось время прийти в себя от шока и лучше подготовиться к демонстрации своей святости.

Пока в Растенбурге еще не подозревали, что взрыв бомбы является сигналом к началу переворота. Штауффенберга сочли террористом-одиночкой. Даже Гиммлер, владевший большим объемом информации, чем остальные, не предполагал, что бомба в Растенбурге должна начать революцию в Германии и на Западе.

Первые зерна неразберихи в Берлине были посеяны телефоном. Услышав о взрыве в Растенбурге, министр пропаганды и гаулейтер Берлина Геббельс был потрясен. Он был бледен, молчалив и только нервно мерил шагами свой кабинет, пока не получил сообщение о том, что фюрер жив. После обеда он остался дома — ждать дальнейших новостей.

А в кабинете Гелльдорфа волнение нарастало вместе с июльской жарой. Было условлено, что участвовавший в заговоре полицейский офицер генерал Артур Нёбе позвонит, как только узнает что-нибудь определенное. Этого звонка ожидали в любой момент после часа дня — времени, на которое совещание у Гитлера было назначено первоначально. Когда время приблизилось к двум, напряжение стало невыносимым, и Гизевиуса уговорили нарушить молчание и позвонить Нёбе, который уже наверняка что-то знает. Гизевиус разыскал генерала по телефону и попросил разрешения приехать к нему. Разрешение не было дано. Нёбе ответствовал, что слишком занят, поскольку «в Восточной Пруссии» случилось что-то странное, и ему необходимо проинструктировать детективов, которые через полчаса вылетают на место. Нёбе изъяснялся весьма загадочно, но под конец все-таки согласился встретиться с Гизевиусом, но не у себя в кабинете, а в некоем людном месте, причем, в каком именно, он объяснил туманными намеками, которые Гизевиус не понял и ошибочно решил, что ему следует ехать в отель «Эксельсиор». Гизевиус и Нёбе нетерпеливо ожидали друг друга в совершенно разных местах почти до трех часов.

А тем временем Финк во Франции продолжал свою ежедневную работу, но мыслями все время возвращался к телефонному звонку, который мог поступить каждую минуту. Миновал час пополудни — ничего. Около двух часов его снова позвали к телефону — звонили из Цоссена. Финк взял трубку со смешанным чувством страха и любопытства. Тот же незнакомый голос произнес только одно слово — началось. Потом слово повторили еще раз, и Финк услышал щелчок — в Цоссене положили трубку. Переворот начался.