Июльский ад - [24]

— Послушай, ты, сынок безусый: сдёрни-ка ты отсюда на полчаса! Да смотри, пацан, далеко не уходи, — понадобиться можешь. Уйдёшь, — застрелю! Ты меня знаешь… — и тут же. позабыв о Васечке, похотливо уставился единственным глазом на Верцу.

Васечка, не глядя в молящие о помощи несчастные глаза Верцы, торопливо и неуклюже кинулся к дверям. В сенях, как и в тот, прошлый раз, остановился; схватившись обеими руками за голову, он чуть слышно, с отчаянной тоской простонал:

— Да что же это делается!..

А в хате действительно что-то делалось, и это юный полицейский слышал слишком уж явственно: там что-то гремело и разбивалось, истошно и обречённо кричала и выла Верца, беспрерывно на разных нотах громыхал бас Клыка. Васечка, ужаснувшись, крепко-накрепко зажал уши, чтобы ничего не слышать, и уже хотел было испуганным зайцем метнуться во двор, как вдруг дверь из хаты с громким треском распахнулась и через порог спиной вперёд стремительно вылетел Митька Клык. С ходу он сбил с ног не успевшего понять в чём дело Васечку, и оба они вмиг оказались лежащими на холодном земляном полу. Спустя мгновение Митька вскочил, рука его судорожно дёрнулась к повязке на глазу, но её там не оказалось, а рука скользнула лишь по чему-то липкому и горячему. Он поднёс её к полыхающему бешенством глазу и увидел кровь.

— А-а, сука! Ты меня бить будешь?! В кровь!.. — заревел в ярости Клык. — Застрелю, проститутку!

И он коршуном бросился в хату. Не соображающий ничего от стремительно развивающихся событий Васечка стремглав кинулся вслед за ним.

Клык, схватив автомат, направил его на вмиг переменившуюся в лице Верцу, стоявшую с половником в руке, и резко нажал на спусковой крючок. Васечка, не помня себя, схватил Клыка за пояс сзади и изо всех сил рванул его в сторону; пули из автомата, просвистев мимо головы чуть не потерявшей сознание Хомяковой, впились в стену за её спиной. А Клык и Васечка, потеряв равновесие, упали. Клык был значительно сильнее и опытнее юного полицейского, и он так двинул его локтем в солнечное сплетение, что Васечка сразу же задохнулся и, страшно выпучив глаза, скрючился на земле, судорожно суча ногами.

— Ах ты, сволочь! — дико закричал Митька на своего помощника. — Так ты заодно с этой хуторской потаскушкой?! Неблагодарный!.. А-ну, становись к стене! Становись рядом с ней, подонок! Сосунок недоношенный…

Васечка с трудом поднялся, согнувшись пополам, проковылял к Верце Хомяковой, которая ещё стояла, словно парализованная. Клык вновь поднял автомат, уверенно навёл его на Верцу и Васечку.

— Ну, подонки хуторские… молитесь! — хрипло приказал он, прожигая их насквозь единственным глазом. — Сейчас я отправлю вас прямым сообщением в рай!.. Безгрешных!.. Хотя, почему это я должен вас спроваживать на тот свет безгрешными? Нет, голубчики вы мои, сейчас вы у меня согрешите…

Митька наморщил свой лоб, придумывая что-то из ряда вон выходящее, и тут взор его наткнулся па повязку, сорванную в схватке Верцей с его покалеченного глаза. Он поднял её, приладил на своё место и, ещё раз поглядев в лица своих жертв, вдруг нехорошо хихикнул.

— Так значит, Верца, ты, сучка, побрезговала мной, не дала… побаловаться, поиграть с тобой в любовь… Чёрт с тобой! Не хочешь меня ублажать — и не надо… Однако, я надеюсь, что ты не откажешь и дашь… моему юному напарнику, Васечке… Он ещё не-це-ло-ван-ный! И ты сейчас будешь его сов-ра-ти-тель-ни-цей!

Верца Хомякова сразу же поняла всю гнусность задуманного Клыком, и лицо её из бледного стремительно перекрасилось в белый цвет. Васечка же из всего, сказанного Клыком, абсолютно ничего не понял. Он с каким-то детским испугом всматривался в свирепо-ядовитое лицо своего шефа и мучительно думал о том, пожалеет ли он их с Верцей или же непременно убьёт. А Клык, упиваясь своей властью и своей местью, уже командовал:

— Раздевайтесь догола!.. Оба!.. Чего стоите, сволочи большевицкие? Верца, ты баба горячая, помоги неопытному парню раздеться!

— Не надо! — в отчаянии прошептала Хомякова. — Зачем?… Зачем мальчика… Давай уж с тобой, проклятым… Уступлю…

Митька зло рассмеялся, — поздно, дескать, — а потом, резко оборвав смех, угрожающе поднял автомат:

— Считаю до десяти!.. Раздевайтесь и… сношайтесь! При мне… Я любоваться буду… Ну!..

Тут смысл злобной мести Клыка непокорной Верце Хомяковой наконец-то дошёл и до Васечки. В голове у него сразу помутилось, он умоляюще взглянул на своего шефа:

— Господин старший полицейский!. Дяденька!..

— Прекрати, сыпок безусый!.. У тебя уже были женщины? Спал ты с ними в постели или в соломе?

— Н-нет, н-не б-было… Не с-спал…

— Прекрасно, значит сейчас свершится чудо, и у тебя будет женщина, и сейчас ты станешь настоящим мужчиной!..

— Н-но…

— Молчать!.. Я ещё раз повторяю, что считаю до десяти. Время пошло! — Клык угрожающе повёл дулом немецкого автомата перед лицами Васечки и Верцы.

— Васечка, миленький! — запричитала-заголосила Верца. — Ох и стыдно!.. Боже, милостивый!.. Нам придётся покориться своей участи… Убьёт ведь, изверг поганый!.. Мне себя не жалко… Тебя жалко!.. Ещё и не жил на свете белом…

И она, низко опустив голову и роняя на руки горючие слёзы стыда и бессилия, принялась раздевать Васечку этими самыми мокрыми, дрожащими от страха и унижения руками. Васечка, обречённо закрыл глаза, в бессилим припал к Хомяковой, неумело, стыдливо и вынужденно заползая рукой ей под кофту…