Июль, июнь, май - [20]

Петровна зажала под мышкой жёлтый томик Всемирки и убежала с ним на кухню. Я прислушался. Некоторое время она просто листала страницы — торопливо, яростно, так что бумага трещала. Кажется, она просто вырывала лишнее, — всё, что ей приходилось не по вкусу. Не скрою, мне больно было слышать, как расправляется она с моей любимой книгой, — но неужто я пожалею ради своей единственной, любимой дочери какую-то пачку прошитых листов бумаги? Пусть, пусть… Вопрос в другом: зачем она это делает? Что она там ищет? Вот она остановилась, притихла… Потом забубнила вслух «Анабазис» Сен-Жон Перса: «Море безумия, море Ваала, море безветрия и море шквала…» Эти стихи я помнил наизусть потому что, если открывать книгу наугад, то неизменно выходила подборка Сен-Жон Перса, — а я всегда открывал сборник именно наугад. Кажется, ей не понравился «Анабазис»: вновь затрещала бумага и трещала довольно долго, пока, наконец, вновь не послышалось басовитое бормотание:

— В дверь постучи — тебе не откроют.

Вновь постучи — тебе не ответят.

Вышиби дверь, и увидишь тогда,

Что вход свободен, и дом свободен,

И в дверь эту можно войти без труда.

Так и в жизни, и в любви бывает,

Но не всегда…

Она хлопнула книгой, надолго замолчала… Задумалась.

Не помню, чьи это были стихи. Кажется, Элюара. Зазвонил телефон. Я устремился в комнату. Звонил Славик.

— Ну, как там наша красавица?

— Слушай, что ты с ней сделал? Как это? Я ничего не понимаю…

— А что?

— Так она заперлась на кухне и стихи бубнит…

— Стихи? Ну что ж, это правильно. Это я ей посоветовал. Она же дама интеллигентная. Да. А ты не знал? Она всю жизнь книжки читала. Она стихи любит. Она таких поэтов помнит, о которых мы с тобой и не слышали. Какой-то Натансон, или Нордсон…

— Надсон…

— А, ну ты его тоже знаешь… Ладно, пусть читает! А сама не пишет? Ты знаешь, что она и сама сочиняет? Не знаешь? — так знай! Короче, — понравилось мне, как она пела в «Кабанах», — хочу её по этому делу пристроить!

— Как это? Куда пристроить? К себе, в Дом Культуры? А зачем? Подожди, пока эксперимент закончится.

— Да нет, тут не Дом Культуры, — тут повыше будет! Поп-фестиваль в Анапе — знаешь? Да знаешь, конечно, просто забыл! Это же такая вещь! Прямой путь наверх! Победитель получает право на бесплатную запись диска, три бесплатных концерта на телевидении, — ну и вообще, раскрутка мощная идёт, — надо только первое место занять. Я тут оживил кое-какие старые связи… Люди солидные… Поддержат нашу красавицу по полной программе. Главное, чтобы она им понравилась. Недели две мы с твоей питомицей позанимаемся, — потом эти люди приедут, мы им покажемся… Я думаю, всё хорошо будет. Приводи её завтра ко мне на точку, ага?

Я постучал Петровне на кухню, — она открыла, бледная и взволнованная: стихов начиталась, поэтическая натура.

— Значит, петь будешь? — спросил я.

— Буду! — улыбнулась она. — Ой, буду!.. Слушай, Андрюшка, — ведь всю жизнь об этом мечтала!.. Всю жизнь! Тьфу на эти женитьбы, — надо делом заниматься, — это Вячеслав Павлович верно говорит.

— Ну… перо тебе в шляпу… Смотри, только не засыпься там со своим паспортом. Значит, из праха сгоревшей любви воспылает пламя песни?

— Да, какая любовь!.. — она весело махнула рукой. — То же мне, любовь! Не вспоминай даже! Я петь всегда любила, просто у меня не было случая на люди выйти. Стеснялась — и вообще…

— Ты, значит, и стихи пишешь?

— Писала. Давно… Но у меня такие они, знаешь… Вот, вроде, как в этой книжке жёлтой, — наизнанку все…

— Почитаешь как-нибудь?

— Ага!

Интересно это всё: человек на моих глазах проявляется, как фотоснимок, — старческая темень расходится, и вместо задеревенелой полуживой бабки, которая только слонялась с палкой по двору и бубнила что-то невнятное, передо мной настоящий человек, милая девица с претензиями на любовь, на пение, на поэзию какую-то… Здорово!

На другой день я отвёл её к Славику и вновь застал его с Томой, — правда, на этот раз они не целовались, а чинно обсуждали что-то вроде семейного бюджета. Тома глянула на Петровну мельком, — не знаю даже, заметила ли она её; но вот Петровна так и впилась в Тому глазами, и с каждой секундой глаза её наливались нешуточной злобой.

— Ага, привёл! — обрадовался Славик. — Вот сразу и начнём! У меня уже и преподаватель приглашён… Пойдём на второй этаж! Томик, ты иди уже домой, и тебе, Дрон, мы мешать не будем, — можешь спокойно заниматься своей наукой, — я всё сделаю как надо.

Мы с Томой встали и вышли. Всю дорогу славикова кабинета до самого выхода из ДК я мучительно придумывал, о чём бы мне заговорить с ней, но на улице она приветливо мне улыбнулась, помахала длинными пальчиками, пропела: «По-ка…» и скрылась. Я побрёл домой один.

Вечером Петровна не вернулась. Встревоженный, я позвонил Калинкину, но он преспокойно мне ответил, что Александра, видимо, ещё занимается, и что, скорее всего, останется ночевать в ДК: «У меня там есть местечки для ночёвки!..»

Без толку я ждал Петровну на второй день и на третий, а на четвёртый, идя в магазин, встретил её идущую под ручку со Славиком. Они топали по площади, очень довольные собой и жизнью в целом, а меня даже не сразу заметили. Что-то пребольно кольнуло меня в сердце. Ничего не понимаю: я из этой карги сделал человека, а она только и норовит улизнуть, — ну где же такое видано!.. То любовь, то творчество ей подавай, а у меня, между прочим, эксперимент ещё не закончен!..