Ивановы годы. Иваново детство - [13]
Все сказанное, разумеется, не означает, что террор это хорошо. А означает только лишь то, что у всего есть своя цена. И цена, уплаченная Иваном за искоренение «пятой колонны» в тылу и хотя бы ограниченное открытие социальных лифтов, была вполне приемлема. Не заплатить ее означало бы совершить государственную ищмену. А что успехи сменились поражениями, так, извините, на втором десятке лет изнурительной войны трудно воевать в полную силу, да еще и, — как на втором этапе Ливонской кампании, — со всей Европой:
5
Прочитав отклики на предыдущий очерк, ничуть не удивился. Даже не вздрогнул. Давно живу, знаю: есть люди, которым все ясно раз и навсегда, - как моему другу Виктору, уже 30 десятка лет убежденному, что победи Наполеон при Ватерлоо, он бы непременно опять покорил Европу, - и ничего тут уже не поделаешь. Завидую таким, но подражать не могу, а учиться поздно. Поэтому. Уважаемым коллегам, упрекающим меня за слабое поминание, скажем, русских жестокостей в Полоцке, отвечу, что жестокости эти слишком по-разному в разных источниках упомянуты, так что не считаю возможным придерживаться краткого курса. Помянул, и будя. А уважаемым не коллегам, не любящим Ивана за то, что он мало похож на завсегдатая модных салонов Века Просвещения и прочих конститусьонэров, хотелось бы указать на то, что аристократов, хотя бы даже всего лишь неприятных для властей, и в Веке Просвещения насекомили так, что мама не горюй. Иван же жил и работал все-таки задолго до энциклопадистов, и если уж судить его, то только внимательно присмотревшись к тому, что творилось тогда же и по тому же поводу в светочах цивилизации, хоть Англии, хоть Франции, хоть Германии или Испании. Подозреваю, однако, что, присмотревшись, любой, кому все же не влом шевелить мозгами, воспылает к Ивану самыми нежными чувствами, как к ведущему гуманисту эпохи...
…Итак, плавно продвигаясь к финишу, мы достигли середины пути, и пришло время поговорить об отношениях царя с митрополитом Филиппом Колычем, столь ярко расписанным г–дами Лунгиным, Радзинским и прочими, имя же им Легион, — а избежать разговора на сию тему никак нельзя, ибо слишком многое она объясняет в дальнейшем. Приступая же, прошу учесть, что тонкость сюжета невероятна, и потому во первых строках не могу не принести искреннюю благодарность церковным исследователям (в первую голову, митрополиту Иоанну (Снычеву), без опоры на труды которых я, коснувшись вопроса, неизбежно оказался бы таким же придурком, как и очень многие.
Сам по себе сюжет расписан маслом в три слоя.
Классика.
Начиная с Карамзина.
Хоррор рулит: злой психопат и самодур Иван посылает ужасного маньяка Малюту извести бедного святого старца, смиренно принявшего кошмарную смерть, а затем сообщает всем, что старец угорел от жара, — и эта версия, поднятая на знамя первым российским «дельфином», пережила века. На самом же деле, если плотно разжмурить глаза, кольчужка сразу же видится коротковатой. Ибо неизбежно возникает вопрос: а зачем вообще Ивану надо было убивать Филиппа? И больше того: откуда мы вообще (и Карамзин в частности) знаем, что убил именно Иван?
От Курбского. Несерьезно.
От Таубе и Крузе, чистых подонков, которые клеветали, как жили, так что даже Руслан Скрынников отмечает, что их отчет «пространен, но весьма тенденциозен отчет о событиях».
Из Новгородской третьей летописи, писаной спустя 30, а то и сорок лет после смерти митрополита на основе «Жития», составленного чуть раньше. Извините, но прав Михаил Манягин: «Это все равно, как если бы написанную в 1993–м биографию Сталина через 400 лет стали бы выдавать за непререкаемое историческое свидетельство».
Да и с «Житием» не все слава Богу. Мало того, что авторы Ивана откровенно ненавидят. Мало того, что писали они со слов, мягко говоря, субъективных свидетелей, типа старца Симеона (Кобылина), бывшего пристава при Филиппе и соловецких монахов, ездивших в Москву во время суда над митрополитом, давать против него показания, — то есть, лиц, прямо причастных к интригам против святителя. Так ведь и прямых ошибок (чтобы не сказать вранья) там полно.
Примеры? Пожалуйста. В ранних изданиях «Жития» красиво излагается, как Иван посылает в подарок опальному иерарху отрубленную голову его брата Михайлы, который, однако, пережил святого братишку аж на три года. Позже, правда, такую дурость заметили и заменили брата племянником, но поезд-то уже ушел. А еще замечательнее выглядит подробнейшее изложение беседы Филиппа со своим якобы «убийцей», хотя тут же, там же и те же авторы указывают, что «никто не был свидетелем того, что произошло между ними». И еще много такого, изящного. В итоге даже такой мастодонт неприятия Ивана, как Георгий Федотов указывает, что диалоги в «Житии», — дословно, — «не носит характера подлинности», добавляя, что автором самых крутых мемов следует считать все-таки Карамзина.
В общем, если уж на то пошло, куда убедительнее тот факт, что в синодике поминаемых, заказанном Иваном, имени Филиппа нет, и более того, канонические «Четьи Минеи», составленные святителем Димитрием Ростовским, нет даже смутного намека на какую бы то ни было причастность царя к трагедии. Так что, извините, предпочитаю довериться человеку, знавшему очень многое, — царю Алексею Михайловичу. Он, конечно, организовал (по настоянию Никона, желавшего через «покаяние» светской власти за «убийство» утвердить возвышение церковной) перенос мощей Филиппа с Соловков в Москву, но у него было и свое мнение.
