Иванов и Рабинович, или Ай гоу ту Хайфа - [13]

И вдруг со страшной силой ударил кулаком в лицо одного приятеля Вовика и тут же — второго. Вовика он схватил за волосы и с размаху хрястнул физиономией об капот черной «девятки»…

Один из приятелей Вовика стал было подниматься, но Арон безжалостно засадил ему ногой в живот, а второму наступил на шею и сказал:

— Только шевельнитесь, сявки, я из вас таких клоунов наделаю!‥ — он приподнял за волосы окровавленного Вовика-мажора и спросил: — Выпивка есть?

Вовик что-то промычал разбитым ртом и показал на заднее сиденье своей машины. Арон вытащил оттуда бутылку коньяку и большую бутылку водки.

— Открывай! — сказал он Ривке.

Та трясущимися руками откупорила обе бутылки. Арон взял коньяк и стал его насильно вливать в разбитый рот Вовика.

— Пей, сученок, пей! Чтобы ни капли не осталось!‥ Зато потом, когда тебя милиция начнет напрягать, сможешь сказать, что был в жопу пьяный и ничего не помнишь…

Вовик захлебывался, глотал коньяк вместе с кровью…

Арон заставил его выпить всю бутылку. Потом он стал вливать водку в одного из приятелей Вовика. Тот попытался было встать, но Арон снова сильно ударил его в живот и влил в него половину большой бутылки «Московской».

Вторую половину бутылки он насильно скормил приятелю Вовика. Когда тот проглотил последние капли «Московской», Арон волоком втащил его в «девятку», рядом с ним погрузил бесчувственного второго приятеля, а Вовика усадил за руль, предварительно вывернув колеса «девятки» в сторону глубокой траншеи.

Затем Арон влез в свой «Москвич», завел двигатель, включил скорость и резко дал газ.

«Москвич» рванул с места, сильно ударил роскошную «девятку» в задний бампер, и та покатилась прямо в траншею.

Раздался грохот падающего автомобиля, и через секунду, когда развеялась пыль, из глубокой траншеи торчал только багажник великолепной в прошлом «девятки»…

Арон вылез из «Москвича», хозяйственно осмотрел искалеченную облицовку своей машины, разбитую фару…

…и только потом заглянул в траншею. И с укоризной покачал головой:

— Ну, надо же было так напиться, чтобы белой ночью в траншею влететь!‥ Хорошо еще если все живы… Ах, молодежь, молодежь!‥

Он поднял глаза на онемевших от ужаса Клавку и Ривку и сказал уже совершенно другим тоном:

— А вы чего, потаскухи сраные, стоите?! Марш немедленно в машину, идиотки!‥

Ранним утром у кооперативного гаража Арон в рабочем комбинезоне ремонтировал свой «Москвич» — выпрямлял бампер, облицовку, ставил новую фару.

Клиентов еще не было. Василий прибирал мастерскую, переговаривался с Ароном через открытое окно:

— Где это ты так шваркнулся, Арончик?

— Где, где… Полгорода разрыто, фонари не горят…

— А мы тебя с Марксеном ждем, ждем! Старик уж засыпать начал…

— Ну и слава богу, — сказал Арон. — Васька, а Васька!‥ Я чего сказать тебе хотел… Все-таки мы с тобой говнюки.

— Здрасте-пожалуйста! Это кто же тебе сказал?

— Это я сам себе говорю. И тебе тоже, — ответил Арон, не прерывая работу. — Со своей женой Ривкой — ты не хочешь иметь дела. И ты прав! Я Клавку вычеркнул из своей жизни… Я тоже вроде прав… Но, Вась, ведь Клавка же тебе — младшая сестра!‥ А Ривка — мне младшая сестра! А мы, старшие братья, как жлобы даже в голову не берем — как они там? Чего у них?‥ А они — женщины. Их любая шпана обидеть может. Вот я про что…

Василий насторожился, вышел из мастерской со шваброй в руке:

— Ты видел их?

— Еще чего! Это я так, вообще говорю…

— Ты мне не вкручивай! — в панике закричал Василий. — Что с Клавой?!‥

— А я откуда знаю?! — в свою очередь заорал на него Арон. — Твоя сестра — ты и поинтересуйся! Позвони — руки не отвалятся!‥

Василий бросил швабру и побежал в мастерскую. Через несколько секунд послышался его тревожный голос:

— Клава? Клавочка!‥ Здравствуй, маленькая моя! Это я — Вася!‥

Арон улегся под машину — стал наживлять болты бампера…

Как выяснилось, что Арон и Василий купаются в деньгах

Вечером, разложив листы морских карт на обеденном столе и придавив их по углам лоциями и справочниками, Марксен Иванович Муравич любовно и трепетно прокладывал будущий маршрут «Опричника» от Одессы по Черному морю до Босфора, через Мраморное до Дарданелл, и дальше по Эгейскому и Средиземному, вплоть до самого Израиля, до его морских ворот — Хайфы…

Вася сидел на кухне, что-то подсчитывал на калькуляторе и записывал на бумаге свои выкладки.

Арон стоял за спиной Муравича, капал в мензурку валокордин, шевеля губами, про себя считал капли.

Даже то, как Марксен Иванович брал в руки карандаш, линейку или транспортир, выдавало его радостное волнение:

— Господи!‥ Да разве я мог еще совсем недавно подумать, что буду снова заниматься прокладкой, готовить яхту к походу!‥ Что я, черт побери, снова выйду в море?! Я-то уж думал — жизнь кончилась…

Вася услышал последнюю фразу Муравича, закричал из кухни:

— Марксен Иванович! Чтобы я этого больше не слышал! Жизнь только начинается?‥

— О'кей, Вася! — радостно ответил ему Марксен Иванович и повернулся к Арону: — Арон! Внимание!‥ Как будет по-английски…

— Погодите, Марксен Иванович… Я считаю… — Арон совсем приблизил мензурку и бутылочку с валокордином к свету: — Тридцать восемь… тридцать девять… сорок! Ну-ка, Марксен Иванович, хлебните… И вот эту таблеточку. Самое время.