Иван Савич замолчал.
- Так две тысячи рублей и пропали? - спросила она потом с любопытством.
- Пропали-с.
- И еще семьсот рублей?
- Да-с... нет-с, пятьсот рублей только: ведь я лошадь продал за двести рублей.
- Какая жалость! Какая мерзавка! - сказала она, - как терпят таких тварей? И вот необходимость принуждает и честную девушку жить под одной кровлей с такой бесстыдницей!
Она концом платка отерла глаза.
- Так вы больше с ней не знакомы?
- Нет-с. Да если б и был еще знаком, то довольно услышать от вас одно слово, чтоб прекратить...
- Благодарю вас за комплименты, - перебила барышня сухо, - только я их никогда не слушаю. Стало быть, у вас большое жалованье, - спросила она, помолчав, - что вы можете по две тысячи рублей бросать?
- Жалованье? У меня нет жалованья-с.
- Как нет?
- Так-с. Мне не дают.
- Не дают! Как же смеют не давать?
- Так-с. Я не получаю.
- Стало быть, сами не хотите?
- Нет-с, я бы, пожалуй... да не положено...
- Для чего же вы служите?
- Из чести-с.
- Чем же вы живете?
- Своим доходом, - сказал он.
- А! у вас есть свои доходы! - примолвила она. - Как это приятно!
Тут Устинья пришла сверху и сказала, что дыму нигде не оказалось.
Иван Савич стал раскланиваться.
- Извините, что потревожил вас... - сказал он. - Если б я имел надежду на позволение видеть иногда вас... я бы почел себя счастливым...
- Это позволение зависит от моего крестного папеньки, - сказала она, если им угодно будет позволить принимать вас по четвергам, когда у меня собираются родные, тогда они дадут вам знать; а без того я не могу... И притом вы должны обещать, что никогда, ни словом, ни нескромным взглядом, не нарушите приличий... Обо мне, слава Богу, никто не может дурного слова сказать...
- О, клянусь! - сказал Иван Савич и ушел.
- Авдей! ведь верхняя-то жилица недурна, - сказал он, воротясь к себе, - только немного толстовата или не то что толстовата, а у ней, должно быть, кость широка! Не первой молодости. Как ты думаешь?
- Не могу знать!
- А какая неприступная! просто медведь.
Прошла неделя. От крестного папеньки не приходило никакого известия. Ивана Савича так и подмывало увидеться с жилицей. Но как?
- Как бы это сделать, Авдей? - спросил он.
- Не могу знать... Да позвольте, сударь, - сказал он, желая угодить барину, - никак дымом пахнет... - И нюхнул.
- Э! стара штука! ты выдумай что-нибудь поновее. А! я выдумал. Постой-ка, я пойду, - сказал Иван Савич и отправился вверх.
Он тихонько отворил дверь.
- Кто там? - послышалось из комнаты.
Он молчал.
- Кто там? - раздалось громче.
- Это я-с, - сказал он тихо.
- Да кто я-с? разносчик, что ли? Ах! не нищий ли уж?
В зале послышалось движение, и барышня выбежала в переднюю.
- Ах, это опять вы? - сказала она.
- Я самый-с.
Она была уже не в утреннем капоте и не в папильотках, как в первый раз, а в черном шелковом платье, со взбитыми локонами. В одной руке держала не петуха, а маленькую собачку, в другой - книжку. Собачонка так и заливалась-лаяла на Ивана Савича.
- Что вам угодно? - сказала она. - Помилуйте! Молчи, Жужу! Как вы со мной поступаете? За кого вы принимаете меня? Молчи же: ты выговорить слова не дашь! Этого еще не бывало, чтобы чужой мужчина осмелился... в другой раз... а? На что это похоже? С этой собачонкой из терпенья выйдешь. Средства нет никакого!
Она пустила ее в комнату.
- Я только пришел спросить... - начал Иван Савич.
- Что спросить? Помилуйте! со мной никто так не поступал...
- Я только хотел узнать, не колете ли вы здесь дрова...
- Я колю дрова! а! каково это? Вы хотите обижать меня, бедную девушку: думаете, что меня некому защитить. Я крестному папеньке скажу. Он коллежский советник: он защитит меня! Я колю дрова!..
- То есть не колют ли у вас? - перебил Иван Савич, - у меня раздается так, что стены трясутся; того и гляди, штукатурка отвалится... задавит...
- Мне дрова рубит дворник в сарае, - отвечала она. - Я плачу ему два рубля в месяц - вот что. А это, верно, у соседей...
- Ах, так виноват! - сказал Иван Савич, раскланиваясь, и остановился. - Позвольте спросить, что это за книжечка? - спросил он нежно.
- Это "Поучительные размышления"... Мне папенька крестный на прошлой неделе в именины подарил.
- А какой святой праздновали на прошедшей неделе, позвольте спросить?
- Прасковьи, двадцать восьмого октября. Меня ведь зовут Прасковьей Михайловной.
- Вот вы нравоучительные книги изволите читать, Прасковья Михайловна, а я так всё философические...
- Уж хороши эти философические книги! я знаю! Мне крестный сказывал, что философы в Бога не веруют. Вот пусти вас к себе: вон вы что читаете!
И она отступила.
Иван Савич сделал шаг вперед. Она отступила еще. Он за нею - и очутился в комнате.
- Наконец я у вас... - сказал он торжественно, - ужели это правда?.. я как будто во сне...
- Ах! - сказала она, - вы уж и вошли! Каковы мужчины! Вы, вероятно, думаете, что я рада, что хотела этого? Не воображайте!
- Помилуйте... осмелюсь ли я? Я только умоляю: не лишите меня счастья...
- Как это можно! Ах, Господи! - начала она, садясь на диван. - Что скажут? про меня никто никогда не слыхал дурного слова, а тут этакой срам: чужой мужчина в другой раз...
