Иван Огородников - [16]

— В город! — ответил он резко.

— Да ведь ты сейчас из города!..

— А теперь опять.

Прасковья замолчала, но, видимо, не верила словам мужа.

А тот продолжал молча свое дело. Он натянул на себя суконные штаны, две пары шерстяных чулок, валенки; поверх рубахи надел овчинную коротышку, намотал вокруг шеи суконный шарф, а затем уже стал натягивать полушубок.

— Иван Игнатьич, — шептала жена, сдерживая рыдания, — неправду ты говоришь мне!..

— Правду! — оборвал Огородников.

И Прасковья опять замолчала. Выскочила Амалатка и принялась юлить вокруг Огородникова.

— Отрежь-ка хлеба! — приказал он жене. Та отрезала.

— В мешок положи.

— Иван Игнатьич! — взвыла та.

— Делай, что приказывают.

Прасковья проглотила слезы, положила краюху в небольшой холстинный мешок и подала ее мужу. Тот заткнул мешок за кушак, стал перед божницей и, крестясь, начал делать земные поклоны.

— Иван Игнатьевич! — вскрикнула опять Прасковья. Но тот перебил ее.

— А теперь, — проговорил он, — прощай!..

Жена упала ему в ноги… Он поднял ее и крепко обнял.

— Нет! — кричала Прасковья, вырываясь и не сдерживая уже своих рыданий. — Не пущу я тебя!.. Или ты оставайся со мной, или меня бери!.. Я пойду, куда хочешь… на край света… А одна я не останусь… Будет с меня! Будет и того, что я целых пятнадцать годов прожила без тебя… А теперь не останусь… Бей меня, на части терзай, а куда ты — туда и я.

— Говорят тебе, в город иду…

— Нет! — кричала Прасковья. — Нет, неправда!

— В город…

— Не верю я тебе… хоть убей, не верю!..

Но Огородников крикнул на жену, топнул ногой, и та замолчала. Он присел на лавку и тяжело дышал, словно собирался с силами, словно собирался подавить охватившее его вдруг волнение… Наконец он встал и, снова подойдя к жене, положил ей руку на плечо.

— Слушай, Паша, — говорил он дрожавшим голосом, — не печалуйся… Я скоро приду… право, скоро… А теперь, прощай!..

И, крепко обняв жену, быстро выскочил за дверь.

А Прасковья упала на стол, и вопль, раздирающий душу, огласил избу… Так плакать может только русская баба, умеющая в то же время и молча терпеть!..

XI

Полчаса спустя Огородников вместе со своей Амалаткой был уже в квартире Фиолетова.

— Ну, приятель! — крикнул он, бросая шапку на стол. — Я с тобой рассчитался, долг свой тебе уплатил… Теперь за тобой очередь!

— То есть как это? — вскрикнул Фиолетов, вскакивая с места и с ужасом смотря на грозную фигуру Огородникова.

Несчастный юноша даже и не ожидал этого посещения.

— А нешто ты забыл, — проговорил Огородников, садясь на стул, — что за тобой полтораста рублей моих денег осталось?

— Я у тебя не брал!

— Нет, взял!

— Ты мне должен был триста, — я их и получил.

— Врешь! — крикнул Огородников и ударил по столу кулаком.

— А нотариус-то! — перебил его Фиолетов.

— Врешь! — снова крикнул Огородников и на этот раз такой метнул взгляд на Фиолетова, что тот сразу опешил.

— Что же это такое значит? — чуть не заплакал молодой человек.

— А то и значит, что я свои кровные деньги обратно получить желаю.

— Ну, уж это, брат, дудки! — вскрикнул Фиолетов и, собрав всю свою храбрость, ударил кулаком по столу. Но, заметив, что Огородников молча встал, подошел к двери и запер ее на крюк, он моментально присмирел, и мертвая бледность покрыла его лицо.

— Ты это что ж? — спросил он совершенно уже упавшим голосом.

— А вот дверь запираю, — проговорил Огородников, — не вошел бы кто…

— Так ты грабить пришел…

— Я не грабитель…

— Смотри! я кричать буду…

Но Огородников накинулся на Фиолетова и схватил его за горло.

— Что ты делаешь! — прохрипел тот.

— А то, что таким негодяям, как ты, на белом свете жить не следует… душить их надо…

Фиолетов хотел было крикнуть, но Огородников быстро опрокинул его на пол и наступил ему на грудь коленкой.

— Сказывай, где деньги! — кричал он, задыхаясь от гнева и с пеной у рта. — Я не шутки шутить пришел… Не дай мне человеческой кровью своих рук перепачкать… Я разорву тебя… Сказывай, где деньги…

И когда Фиолетов объявил ему, что деньги в шкатулке под кроватью, Огородников подтащил его к кровати, нагнулся и, все еще держа его за горло, достал шкатулку.

— Ключи! — крикнул он.

И, взяв поданный ключ, отпер левой рукой шкатулку, отсчитал сто пятьдесят рублей и засунул их в карман. Только тогда он выпустил помертвевшего от ужаса Фиолетова.

— А теперь, — проговорил Огородников, весь трясясь от гнева и вынимая из кармана трехрублевую ассигнацию, — получай с меня три рубля: беру свою винтовку…

И, сняв со стены винтовку, он перекинул ее через плечо и вышел вон.

А на дворе тем временем успело уже смеркнуться и метель бушевала страшная!.. Но метель эта не испугала Огородникова. Выйдя на улицу, он вынул из кармана деньги, достал кожаный кисет, висевший у него на груди, переложил в него деньги и, закурив трубку, зашагал по улице. Но зашагал он не по направлению к своей хате, а совершенно в противоположную сторону. Пока он шел улицей, можно было рассмотреть еще то избу, то сарай какой-нибудь, то плетень; но когда он очутился на выгоне, — перед ним закипел такой буран, что сразу все исчезло.

— Ого, да метель-то заправская! — проворчал он и, надвинув шапку, пошел дальше…

В эту же страшную ночь возвращался и батюшка о. Егорий, ездивший за чем-то на станцию железной дороги. Ехал он один, без работника, в одну лошадку, на маленьких санках. Метель застала его на полпути; сбившись с дороги, разъезжал он по необозримой степи, ясно сознавая, что он кружится на одном и том же месте. Порывистый ветер хлестал его со всех сторон, поднимал целые облака снега, крутил им, разметывал и воздвигал снежные курганы. Ветер то разливался диким воем или резким свистом, то вдруг стихал, падал… Все затихало, умолкало, но вдруг налетал вихорь, другой, третий, и снова снежные облака крутились в воздухе! Ночь была страшная!