Иван Кондарев - [49]

— Вы должны мне сказать! — сердито настаивал он.

— Вы считаете, что я чем-то обязана вам и должна отвечать на ваши вопросы?

Костадин уставился себе под ноги, глядя на измятую траву, усеянную листьями.

— Да, считаю. И не уйду, пока не получу ответа! — мрачно ответил он.

«Как он растерян! Что он думает? Вот-вот взорвется, а тогда я расхохочусь и все испорчу… Надо помучить его еще немного». — Сердце Христины неистово билось.

5 Э. Стансе, т. 3 кровь шумела в ушах, но она сумела игриво проворковать приглушенным от волнения, низким, грудным голосом:

— Почему это я обязана и что дает вам право настаивать?

Костадин секунду поколебался, плечи его опустились, как от удара, на который нельзя ответить. Нахлобучив на глаза свою соломенную шляпу, он резко повернулся и пошел прочь.

— Господин Джупунов! Кос… Постойте! — вскричала она и, испугавшись того, что чуть было не назвала его по имени, закрыла рукой лицо.

— Что вам угодно? — сурово спросил он.

— Возьмите корзинку.

Он вернулся и, подхватив наполненную плодами корзинку, бережно поставил ее на землю.

Христина, спустившись с лестницы, стала собирать опавшие с дерева абрикосы.

— Что вы подумали и почему рассердились? — тихо спросила она прерывистым голосом.

— Если вы считаете, что хоть чуточку мне обязаны, то должны сказать, почему обиделись, а если нет — я ухожу! — И он взглянул на нее с робкой надеждой.

— Вы думаете, что я должна быть откровенной с вами?

— Должны!

— А вы со мной?

— И я тоже, — сказал он.

Сердце ее колотилось с такой силой, что она даже выпрямилась, чтобы дышать свободней. То краснея, то бледнея, она глядела на Костадина. Взгляд ее, проникая в душу, сказал все.

Как завороженный Костадин был не в силах оторвать от нее глаз. Они глядели друг на друга, потрясенные так внезапно открывавшейся их близостью. Вне себя от счастья, Костадин попытался привлечь ее к себе, но она отстранилась.

— Нет, нет… Мама смотрит… До вечера. Езжайте мимо нас, я буду ждать! — Робость и мольба мелькнули в ее взгляде, она порывисто пожала ему руку и, подхватив корзинку, стремглав побежала к сторожке.

Костадин брел за ней как пьяный. «Она любит меня, неужели это правда?» — спрашивал он себя, чувствуя ее все еще рядом, как минуту назад, когда глаза ее говорили яснее слов. Он еще слышал ее милый голос, осязал торопливое пожатие ее руки и все еще не верил своему счастью. Лишь на обратном пути, увидев синие вершины Балкан и золотистую полоску вечерней зари, спокойную ясность небес, он вернулся к действительности.

«Она будет моей женой. Дай только бог, чтоб наши согласились», — сказал он себе и истово перекрестился, исполненный упования и веры в будущее. Пришпорив коня, он быстро домчался до проселка, вьющегося вдоль реки, охваченный нетерпением скорее добраться до дому, переодеться и отправиться на свидание.

27

Отец Христины стягивал обручами кадку в своей старой мастерской с деревянными ставнями и высоким порогом. В шестом часу мимо бондарни мелкой рысцой протрусили с бойни навьюченные мулы, которых торопливо подхлестывали хозяева-мясники.

Увидев только что освежеванных барашков, подвешенных на жестяных щитках, бай Христо скинул свой кожаный передник и, приказав подручному запереть мастерскую, отправился в мясной ряд. Он купил баранью лопатку и, подцепив ее на средний палец, понес домой. Несмотря на свой возраст, бай Христо был еще крепким мужчиной с мощной шеей борца. Из-под пушистых ястребиных бровей глядели серые насмешливые глаза. На округлой, по-солдатски остриженной голове сидела сбитая набекрень кепка, замусоленная до того, что смахивала на кожаную, а за ухом торчал карандаш.

Отперев калитку, бай Христо увидел на каменных плитах письмо в синем конверте. Письмо без марки было адресовано Христине и, очевидно, было просунуто через щель в калитке. Он сунул его в карман, чтобы прочесть на досуге. Проголодавшиеся куры и цыплята, запертые во внутреннем дворике, услышав стук калитки, бросились к забору. Изнывающая в одиночестве кошка, почуяв мясо, с жалобным мяуканьем путалась под ногами хозяина; свинья в свинарнике присоединилась к общему гвалту, заглушая своим визгом кудахтанье кур и мяуканье кошки.

Бондарь цыкнул на кошку и, не обращая внимания на поднявшуюся во дворе суматоху, развел в летней печке огонь. Он со вчерашнего дня задумал полакомиться похлебкой из молодого барашка с помидорами и, как истый чревоугодник, с увлечением занялся стряпней. Нарезав ку сочками нежное жирное мясо, он поставил кастрюлю на огонь, набрал в огороде помидоров, петрушки и луку, надеясь, что женщины, вернувшись с виноградника, накормят кур и поросенка. Но шум во дворе нарастал, голодные куры стали перелетать через забор и клевать из его рук овощи. Стряпню пришлось отложить и пойти на кухню. Ворча и сопя, бай Христо приготовил свинье пойло, а курам насыпал проса и кукурузы. Суматоха сразу прекратилась. Слышалось только чавканье свиньи и беспорядочный дробный перестук клювов по земле, будто шел проливной дождь. Весело насвистывал сидящий на шелковице скворец. В лучах заходящего солнца его перья отливали сиреневым блеском.

Сняв кепку и накинув на плечи куртку, бай Христо пододвинул к очагу трехногую табуретку и вооружился большой деревянной ложкой. Он был сердит на женщин. В семье он вел себя как деспот, хуже турка, и жена трепетала перед ним, как и в дни далекой молодости. Страх навсегда поселился в ее душе с первой брачной ночи, когда ее Христо, красавец и забияка, известный своей силой и удалью, чуть не выгнал ее из дому за то, что она оказалась не девушкой. Как ни клялась она, уверяя, что никакой другой мужчина не прикасался к ней, как ни плакала, иссохнув от стыда и горя, Христо так и не поверил ей. Первый год он почти не разговаривал с нею, по ночам мучил расспросами, кто был ее обольститель, а к обеду и ужину заставлял ставить на стол лишнюю тарелку для «него». От испуга или чего другого она родила первый раз только на четвертый год. Мальчик вскоре умер, а спустя два года родилась Христина. Бедная женщина так и не знала, в чем же ее вина, но любила мужа всепрощающей любовью и на всю жизнь осталась ему благодарна за то, что он скрыл ее позор от людей. Когда Христина поздно возвращалась домой или уезжала в деревню, она не упускала случая напомнить ей: «Блюди себя; не дай боже, если кто совратит тебя, — отец голову оторвет, как цыпленку». Бай Христо давно позабыл злополучную брачную ночь и лишнюю тарелку, но крутого нрава своего не изменил.