Иван III - [241]

Иван III перестал гнуть спину перед Ордой. (При этом он еще долго разговаривал с татарскими ханами с привычными интонациями самоуничижения.) Однако изменить прежние стереотипы поведения по схеме «раб — господин» он не мог, да и не считал нужным. «Государь всея Руси» попросту присвоил себе все то деспотическое понимание верховной власти, которое присуще было степному сообществу.

Причины такой метаморфозы заключались не только (и, может быть, не столько) в его личном властолюбии, но и в объективных потребностях общественного развития. Московское государство сложилось в XIV–XV веках под сильным давлением внешнего фактора — необходимости борьбы с ненавистной для всех слоев общества властью чужеземцев. Внешняя угроза способствовала ускоренной консолидации русских земель под эгидой Москвы, которая сумела делом доказать свою решимость освободить страну от «насилия бесерменского». Однако социально-экономическая основа Московского государства была весьма слабой. Практически отсутствовали такие устои политического единения, как сильные города с многочисленным торгово-ремесленным населением и развитое дворянское сословие — надежная опора центральной власти в ее борьбе со своеволием крупной аристократии. Поддержка церкви — не всегда последовательная и далеко не бескорыстная — не могла компенсировать эту слабость московской политической системы. В условиях господства натурального хозяйства и абсолютного преобладания вотчинной формы землевладения достигнутое московскими Даниловичами политическое объединение страны было весьма хрупким и эфемерным. Феодальная война второй четверти XV века наглядно показала, сколь сильно зависит московское процветание от всякого рода исторических случайностей: малолетства наследника престола, неудачной войны с татарами, неосмотрительно составленного великокняжеского завещания.

Успешное завершение двухвековой борьбы за независимость в 1480 году вполне могло стать «лебединой песней» Москвы. Отныне то, во имя чего русское общество вынуждено было так или иначе мириться с диктатурой Даниловичей, стало вчерашним днем. Стремление освободиться от этой тяжелой власти неизбежно должно было возрасти. В этих условиях «на первый план резко выдвинулись задачи упрочения, цементирования нового политического формирования, в котором по-прежнему общество оставалось внутренне рыхлым, непрочным…» (120, 559).

Иван Великий искал новые скрепы для наспех сколоченного Московского государства. В области социально-экономических отношений такими скрепами призваны были стать горожане, о благополучии которых Иван неизменно проявлял заботу, и дворянство, которое он, по сути дела, создал из праха. Насильственно превращая вотчины среднерусских князей и бояр в поместья, раздавая конфискованные латифундии новгородской знати своим новоиспеченным дворянам, Иван ткал множество невидимых нитей, притягивавших провинции к Москве. Дворяне-помещики беспрекословно подчинялись своему государю, способному в любую минуту отобрать поместье, а значит — оставить их без средств к существованию. Полагают, что в экономическом отношении дворянское поместье было менее эффективной формой организации крестьянского труда, нежели боярская или монастырская вотчина (120, 481). Однако здесь, как это часто бывало в истории России, экономика была принесена в жертву политическим целям.

В области политических отношений распаду Московской Руси на составные части должен был помешать свирепый деспотизм. Любое сопротивление державной воле государя отныне рассматривалось как государственное преступление и влекло за собой суровое наказание. Укреплению московского самодержавия способствовали и почти непрерывные войны, которые Иван III вел с Литвой, Большой Ордой, Ливонским орденом и Швецией. Война создавала ощущение того, что внешняя угроза (а стало быть, и необходимость жертвовать внутренней свободой во имя независимости) отнюдь не исчезла. Авторитарная манера управления страной, необходимая для победы над врагом, постепенно становилась привычной. Чувство собственного достоинства притуплялось беспрекословностью военной дисциплины.

Разумеется, любая война должна была вестись во имя «великой цели». Там, где речь шла о защите московских земель от вражеских нападений, особых теорий не требовалось. Однако большинство войн Ивана III были уже не оборонительными, а наступательными. Для их освящения требовались краткие, понятные самым незатейливым умам религиозно-политические идеи. Религиозной составляющей новой «великой цели» стала война за веру, против «бесермен», «еретиков» или «вероотступников». Другая, «мирская» составляющая сводилась к требованию возвращения московскому государю всей его наследственной исторической «вотчины», частью которой он в принципе мог объявить все, что когда-либо находилось под властью князей из династии Рюриковичей. С полной отчетливостью Иван сформулировал этот тезис во время переговоров с Литвой в 1503–1504 годах (126, 172).

(Справедливость требований о возврате того, что два или три века назад принадлежало чьему-то прапрадедушке, а после его банкротства «пошло по рукам», с точки зрения здравого смысла вызывает большие сомнения. Понятно, что историческая мифология, поставленная на службу политике, не терпит вмешательства здравого смысла. Но как забавно бывает слушать иных современных историков, с серьезным видом повторяющих эти рассуждения! В публичной политике справедливостью обычно называют целесообразность. Война соответствовала целям Ивана III, главной из которых было укрепление Московского государства, неприметно переросшего в единое Российское государство. Само по себе это государство нельзя назвать «справедливым» или «несправедливым». Оно, как всякое великое государство, росло органически, подобно дереву или кусту. Его ветки тянулись в том направлении, где было пространство, солнце и тепло. Наталкиваясь на препятствие, оно либо преодолевало его, либо меняло направление своего развития.)