Иван III - [202]

Наконец в среду 5 февраля 1494 года долгожданный мир был заключен. На другой день литовские послы были приняты великой княгиней Софьей. Там же они смогли впервые увидеть невесту. Ее внешность не вызвала у них никаких нареканий, и в тот же день было совершено заочное обручение Елены с литовским великим князем Александром.

Мир с Александром можно считать важнейшим военным и дипломатическим успехом Ивана III. «Значение мирного договора для России было велико, — отмечает А. А. Зимин. — Граница с Литовским княжеством на западе значительно отодвигалась. Создавалось два плацдарма для дальнейшей борьбы за русские земли: один был нацелен на Смоленск, а другой вклинивался в толщу северских земель. Александр, ратифицируя договор, мог обольщаться мыслью о крупном дипломатическом успехе. Территориальные потери были для него не столь уж значительными, ибо касались прежде всего земель „служебных князей“, являвшихся очагом беспрерывных мятежей и беспорядков. Зато благодаря своему браку Александр, видимо, рассчитывал приобрести союзника на Востоке, который поможет справиться с опустошительными татарскими вторжениями. Если подобные надежды у литовского князя были, то уже ближайшее будущее показало, что он глубоко заблуждался» (81, 103).

Еще почти год продолжались переговоры, связанные с подготовкой к свадьбе Елены и Александра. В январе 1495 года в Москву прибыли за невестой литовские послы. Во вторник 13 января Елена выехала из Москвы. Проведя еще два дня в пригородном селе Дорогомилове, где отец и мать дали ей последние наставления, она навсегда покинула родную Московскую землю. В воскресенье 15 февраля невеста торжественно въехала в Вильно и в тот же день была обвенчана с великим князем Александром. Обряд венчания совершали в костеле святого Станислава виленский епископ Войтех Табор и сопровождавший невесту православный священник Фома.

Как и следовало ожидать, этот «брак по расчету» оказался тяжелым и для Александра, и для Елены. (Делу не могло помочь даже и то обстоятельство, что «супруги взаимно любили друг друга и жили в мире» (93, 555).) Над Еленой постоянно довлела деспотическая воля ее могущественного отца, который через своих доверенных лиц настойчиво руководил поведением дочери. Очевидно, она искренне прониклась значимостью своей миссии для московского дела и старательно исполняла указания Ивана III. В послании к родителям в ноябре 1497 года Елена клянется: «Нолны (не раньше, чем. — Н. Б.) меня в животе (в живых. — Н. Б.) не будет, тожъ отца своего наказ забуду» (9, 241). Понятно, что непреклонность Елены и ее явная связь с московским двором вызывали раздражение папского престола и полонизированной части литовской знати. Сопровождавшие ее бояре и духовенство были вскоре отосланы назад в Москву, а обещанная ей особая православная церковь во дворце так и не была построена. Княгиню настойчиво убеждали принять католичество. Ситуация усугублялась тем, что отношения между Москвой и Вильно по-прежнему оставались крайне напряженными. Вопреки обещаниям, данным в период сватовства, Иван III не собирался оказывать помощь Литве против крымских татар и молдавского правителя Стефана. Вместо этого «государь всея Руси» продолжал захватывать под тем или иным предлогом все новые и новые пограничные волости. В ответ на это литовцы притесняли русских купцов и не пропускали едущих в Москву из других стран послов.

Узнав о том, что Елену склоняют к перемене веры, Иван тайно передал ей, чтобы она ни в коем случае не соглашалась на это и даже готова была бы, если придется, принять мученический венец. Одновременно он принялся грозить Литве войной в защиту своей дочери.

Трудно сказать, сколь искренен был князь Иван в роли адепта православия и непримиримого бойца с «латинством». Собеседник Фиораванти и покровитель новгородских еретиков, друг крымского хана и притеснитель московских митрополитов — он, несомненно, был умным, трезвым и довольно циничным человеком. Только такой человек мог приоткрыть двери в Московию для всякого рода полезных иностранцев. Однако, приоткрыв заветную дверь, он тут же подставил ногу, дабы она не распахнулась слишком широко.

Вместе с тем вся его деятельность как «собирателя Руси» требовала того особого рода вдохновения, которое может дать только вера в высшее значение поставленной цели. Очевидно, князь Иван был человеком религиозным, однако достаточно свободным во всем том, что касается формальной стороны дела. При этом он чтил обряды, знал таинственную магию ритуала. Он блестяще умел разыгрывать действо «священной войны», пробуждавшее в людях великую силу религиозного энтузиазма. В этом действе великий князь был циничен как режиссер и почти искренен как исполнитель одной из главных ролей.

Человек дела, Иван постоянно помнил о том, что своим благочестием должен подавать надлежащий пример окружающим. Помимо этого, его многочисленные военные предприятия при всей их тщательной подготовке всегда таили в себе значительную долю риска. Государю постоянно нужна была надежда на благоволение Всевышнего. Отсюда то суеверное внимание к мелочам — датам, совпадениям, знамениям, — которое легко заметить в поведении нашего героя.