Иван III - [135]
Нетленность мощей считалась явным признаком святости. У гробницы Ионы, к которой тут же началось паломничество, стали происходить исцеления. Молящиеся принесли в дар новому чудотворцу такое количество серебра и других ценностей, которое один склонный к иронии летописец сравнивает с библейской Газофилакией — казнохранилищем в Иерусалимском храме (27, 298). Однако, к великой досаде соборного причта, все приношения были немедленно конфискованы митрополитом и вложены в фонд строительства собора.
Отношение к останкам Ионы было столь почтительным, что все тот же ироничный и самостоятельный в оценках летописец не удержался от замечания в адрес власть предержащих, что они более бережно отнеслись к останкам Ионы, чем к останкам самого святого митрополита Петра. Впрочем, смелость этого неизвестного вольнодумца простерлась до того, что он позволил себе сомнения относительно самого постулата о принципиальной важности нетленности как условия святости. Он упрекает суеверных владык, для которых тот из святых, кто «не в теле лежит, тот у них и не свят» (27, 298).
Самую важную гробницу Успенского собора — митрополита Петра — вскрывали ночью. Это позволяло избежать столпотворения, а также избавиться от лишних разговоров относительно степени сохранности останков, которая, судя по всему, оказалась далеко не лучшей. Мощи Петра были помещены в закрытый ларец и в таком виде помещены на особом месте в строящемся Успенском собора. Это вызвало немало пересудов. Одни говорили, что негоже было держать такую святыню среди строительного мусора. Другие уверяли, что выставленный для поклонения ларец — пустой, а подлинные мощи митрополит спрятал в своей палате и никого к ним не подпускает. В конце концов настало время перенести мощи в новую гробницу. Торжества начались еще вечером 30 июня. Всю ночь князья московского дома во главе с самим Иваном III, сменяя друг друга в порядке старшинства, молились, преклонив колена, пред святыми мощами.
В среду 1 июля 1472 года (накануне праздника Положения ризы святой Богородицы во Влахерне), при огромном стечении народа мощи святого Петра были торжественно помещены на постоянное место — в их новую раку. По этому случаю митрополит Филипп совершил литургию в своей палатной церкви Ризоположения; другое торжественное богослужение с участием нескольких епископов и кремлевского духовенства состоялось в Архангельском соборе. Знаменитому агиографу Пахомию Сербу велено было написать особые каноны в честь перенесения мощей святого Петра, а также нового чудотворца митрополита Ионы. По окончании собственно церковной части праздника вся московская знать была приглашена на пир к великому князю. Особые столы накрыли для московского духовенства. Даже для последнего нищего этот день оказался радостным: в Кремле всем просящим была подана милостыня и выставлено бесплатное угощение.
Торжества в Москве 1 июля 1472 года имели и определенный политический подтекст. Они свидетельствовали о благочестии московской династии, которая находилась под особым покровительством Божией Матери и святителя Петра. Эту идею, выраженную в форме соответствующих церковных служб и песнопений, Иван хотел распространить как можно шире. «И повеле князь великы по всей земли праздновати принесении мощем чюдотворца (митрополита Петра. — Н. Б.) месяца июля 1 день» (27, 298).
Успенский собор московского Кремля — лишь зримый образ того незримого, но величественного собора московской государственности, который сооружался несколькими поколениями русских людей: правителей и воинов, монахов и купцов, ремесленников и крестьян. Прочной известью, скреплявшей все элементы этого таинственного собора, была способность к самоотречению во имя высшей цели, кратко именуемая героизмом. И в те годы, когда московские строители, постукивая молотками, день за днем поднимали над землей свой белокаменный собор — безвестные герои и труженики строили собор духовный. Оставим на время кремлевских строителей и поглядим, что делалось тогда на той строительной площадке, имя которой — Русь.
Едва отгремели кремлевские колокола в день перенесения мощей святителя Петра, как череда нежданных тревог и печалей захлестнула Москву. Заботы о соборе временно отступали на второй план. Еще в июне 1472 года с юга пришла весть о том, что хан Большой Орды Ахмат, «подговорен королем», собирается в набег на русские земли. У хана были и свои причины для вражды: он не пожелал оставить без ответа дерзкий набег вятчан на его столицу Сарай весной 1471 года. Идти на Вятку через территорию Казанского ханства Ахмат не мог и потому решил свести счеты с Москвой.
В Москве известие о войне вызвало настоящий переполох. Все понимали, что набег вятчан — лишь повод для войны. Главное же состояло в том, что разгром Новгорода летом 1471 года встревожил многих соседей Руси. Существовала реальная опасность объединения всех недругов Ивана III — казанского и волжского «царей», польского короля Казимира IV и внутренних врагов.
2 июля 1472 года (на праздник Ризоположения и на следующий день после торжественного перенесения мощей святителя Петра в новую раку) Иван III отправил своих лучших воевод, героев первого похода на Новгород — Данилу Холмского, Федора Давыдовича Хромого и Ивана Стригу Оболенского — «к берегу со многими силами» (31, 296). «Берегом» (как именем собственным) в ту пору называли южную границу Московской Руси — укрепленную оборонительную линию, проходившую по реке Оке.
