Иван Грозный. Том II. Книга 2. Море (части 2-3). Книга 3. Невская твердыня - [37]

Что делать? У царя глаза открылись. Страшно. Многое теперь ему известно. Малюта со своими пронырами-дьяками и палачами уже выпытал целые вороха боярских тайн. Теперь по ниточке начнут клубок распутывать, и Бог знает, кого завтра-послезавтра?

Теперь вот попробуй, докажи Ивану Васильевичу, что любой князь, боярин может, как в старину, по своей воле невозбранно отъезжать, куда захочет, рассердившись на великого князя. И в мыслях-то — Боже упаси. Было времечко — пожили люди. Куда хочешь, туда и утекай: в Литву так в Литву, в Польшу так в Польшу, в Ерманию так в Ерманию, а ныне… изменниками тех людей величают, ловят их и головы им секут. А за что? Некрепостные же люди: боярин, князь, дворянин? А царь всех ныне к своей земле прикрепил. По-Божьему ли древние обычаи менять?

Фуников прислушивался к каждому шороху, охваченный желанием поскорее сойтись с друзьями, да погоревать с ними наедине, да поразмыслить сообща: как быть дальше? Где искать спасения? Опасность велика. Государь уже не тот, что был. Срубить неповинную голову ему стало нипочем.

Но вот послышались шаги за окнами. Фуников встрепенулся, побежал к входной двери.

Челяднин, Горбатый и Пронский-Турунтай, одетые просто, в темное, только сапоги зеленые, сафьяновые. Помолились на иконы, облобызались и расселись по скамьям. Молча переглянулись. Тяжело вздохнули.

— Горько! Горько, Никита свет Афанасьевич, — голосом, похожим на стон, проговорил Челяднин.

— Так оно и есть, друг Иван Петрович, горько, горько, но что же теперь нам делать?

Задумались. Старик Пронский-Турунтай скорбно поник головой, положив ногу на ногу.

— Стал я на службу великим князьям еще при Василье, три десятка с годом назад… — сказал он. — На рубеже в Нижнем Новеграде служил… Плакать хочется — хорошо в те поры жилось!.. На Волге-матушке воеводой был, в сторожевом полку служил и ни от кого худого слова не слыхивал… опричь похвал… в бояре пожалован был… Нет такого похода, где бы не всадничал Турунтай, и вот теперь на седую голову мою гнев государев обрушился… За что? И сам того не ведаю… Поручную запись стребовал от меня царь в неотъезде… Срамота.

— С меня тоже, батюшка Иван Иванович, стребовали!.. — хмуро проговорил Челяднин. — Дьяки да подьячие, словно бесы скачущие, обволокли меня, жмут, с ножом к горлу лезут — государь-де приказал взять с тебя поруку многоденежную и со многими подписями!.. Что тут будешь делать? Дал. Леший с ними! Тьфу.

— И у меня тоже. И не токмо у меня — у сына малого взял подпись. Господи, што же это? Да и письменностью-то нас Всевышний не умудрил, — пиши, говорят, што не отъедешь в Литву либо иное чуждое царство! Как вот теперича ускакать к князю Андрею Михайловичу в Литву?

Фуников, зашуршав кафтаном на шелку, наклонился, тихо спросил:

— Аль зовут?

Князь Горбатый, худой, с жиденькой бородкой, вздохнув, шепотом ответил:

— Зовут. — Узенькие раскосые глазки оживились, вокруг рта улыбчато разбежались морщинки.

— А кто?

— Чернец один…

Фуников посмотрел на Челяднина:

— Не Малютин ли какой? Подсылает и он… Поймал так-то Гаврилу Подперихина один пес… Тоже чернец. Можно ли верить? А?

— Не! — хитро подмигнув, затряс головою Горбатый. — Подлинный, самый литовский… Клейменый. На ягодице знак… Показывал.

— Берегись бродяг… Они и туды и сюды. Сумы переметные, — строго погрозил на него пальцем в перстне Челяднин.

— Что же нам, дорогие, одначе, делать? Подумаем-ка о том, куда нам-то приткнуться. Как вот теперь в Литву отъехать?

— Опасно, братья, опасно. Сидеть спокойно надо, — покачал головою Челяднин. — Отъедешь — десяток-другой своих же друзей за собой на плаху втянешь. Сам того не хотя, в яму спихнешь поручителей… Да и баб их и ребятишек сгубишь. Кругом кабала.

— Будто паук, опутал всех нас царь-государь хитрою паутиною… Никак не вырвешься. Цепкая, — скорбно вздохнул Турунтай.

— В одной паутине запутаемся все мы, чует мое сердце. Пошлет и о нас обо всех государев дьяк синодики в монастыри… Хитрый царь. Спервоначала истребляет, опосля заставляет монахов Богу молиться о душах, им же загубленных. Заботливый.

— Коли утекать в Литву, так сообща, всем вместе, с поручителями…

— Не выйдет так-то… За меня поручился Мстиславский — побегу ли я? Нет. А я поручился за него… Побежит ли он? А вместе всем бежать не удастся… Зол я на Ивана Васильевича, одначе вижу — перехитрил он всех нас. Так сделал, что и шевельнуться страшно. Мудрец великий, а мы, ротозеи, проспали свое время.

— А за меня поручился Бельский…

— Бельский никогда не побежит…

— То-то и оно! Говорю: тонко царем придумано.

— Вот тут и беги… — развел руками Фуников. — А ну-ка, Иван Петрович, расскажи-ка нам, как тебя допрашивали?

Иван Петрович, высокого роста сановитый старик, приободрился:

— Царь Иван Васильевич милостиво сказал мне: не дружи с изменниками, будь подале от князюшки, моего брата Владимира, и я сделаю тебя первым боярином и судьею на Москве… Он сказал мне: ты — честный воин и праведник, не мздоимец, как иные, не лиходей, человеколюбив и мудр… Будь наибольшим судьей у нас…

Челяднин с самодовольной улыбкой осмотрел своих друзей, разинувших рты от удивления.

— Так-то, братцы мои… А супруга наша, боярыня, в вотчину уехать поторопилась, почла меня уже погибшим, голову сложившим за правду.