Иван-чай. Год первого спутника - [17]

— Вы давно на Севере?

— Не привык еще… Да и привыкать трудно. Я узнал, эти девицы будут у нас коллекторами?

— А что? Дурная примета? — усмехнулся Николай. Он знал о причудах старых буровиков.

— Я не суевер, — хмуро отвечал Золотов, — а все же от женщин в бригаде отказываюсь!

Николай только рукой махнул — он не мог принять всерьез этих слов. А Шумихин не выдержал.

— Не нравится, значит, квартира? — со злой иронией спросил он. — Напрасно вы волнуетесь, товарищ! Ваш брат буровик на все готовое привык являться! А мы с Опариным в конце октября прорубились сюда с топорами и нашли у речки столб с дощечкой: «Поселок ВПУ». А поселка никакого нет — снег, зима с ветерком. Сифонит за милую душу… На дощечке, внизу, какой-то шутник из топографии написал: «Спасайся, кто может!» Ночей семь под открытым небом! В крутояре у речки подрыли пещерку, а сверху пробили дыру — это была печка, если хотите знать… И, доложу вам, днем без жилья вполне легко обходиться, в работе жарко. Ну что касается ночи — вопрос другой. Точно как на фронте, только обстрела нет и костры разводить не возбраняется. Так-то, дорогой товарищ… А сейчас — куда-а! Пять домов готовы, два достраиваем, дорога опять-таки действует, обсадные трубы на месте, арматура, — жить можно!

Золотов молча отвернулся, стал развязывать брезентовый мешок. Шумихин побежал посмотреть разгрузку. Через четверть часа он появился в сопровождении буровиков. Люди сгружали узлы, чемоданы, инвентарь в дальний угол, на стол, на приземистую скамью у стены. Закашляли, загомонили, зашаркали промерзшими валенками.

— Слава богу, доползли! Думал, окостенею на морозе.

— А ты бы поближе к трактористке — согрела бы…

— Заводной ручкой?

— Гляди, елка прямо в окно лапой лезет!

С грохотом вносили, устанавливали двухъярусные кровати вагонки. Дверь хлопала, по полу клубился морозный пар. Николаю снова показалось, что он попал в транзитный вагон дальнего следования, в гущу незнакомых и очень разных людей. С ними придется жить. И не только жить, но и делить труды и заботы, руководить. Как все это получится — он не знал, да и вряд ли кто мог бы наперед сказать ему об этом…

* * *

Да, люди на участке были разные.

Николай поднялся чуть свет, но, пока разобрался с буровиками, которых временно пришлось наряжать на строительные работы, Шумихин уже успел разослать остальные бригады и зашел за ним: с вечера условились побывать на месте будущей буровой.

Едва рассвело, на лесах недостроенных домов уже звонко перекликались топоры, визжали пилы. У ближнего сруба плотники выбрасывали на верхний венец балки чердачного перекрытия. «Раз, два — взяли!» — басил кто-то первый. «Раз, два — дружно!» — подхватывали все. И бревна ладно и весело ложились на леса. От штабеля за дорогой к срубу двигался кряжистый бородач с толстым, шестиметровым бревном на плече. Со стороны ноша его казалась огромной.

— Хорош мужик! За двоих управляется, — кивнул на него Николай.

— Этот — по настроению, — почему-то скептически хмыкнул десятник.

— Как по настроению?

— Ну, работает, пока настроение есть… А такого случая нужно год ждать. Вчера с утра сел к костру и сидит как пень. Руки над огнем греет, растопырился, как торговка на базаре, и даже придремал. «Я, — говорит, — сегодня дал торжественное обязательство: тяжелее шапки не подымать…» Потом уж припугнул я его. Схватился тогда за штабель, перетаскал поболе десяти кубиков! Работает раз в неделю, да и то где шуму можно наделать, сподручно орать: «Эй, ухнем!» Одна фамилия чего стоит.

Николай вопросительно обернулся к Шумихину.

— Глыбин, — пояснил Шумихин хмуро. — Из эвакуированных. А я все же подозреваю, что не миновал он отсидки или чего другого в том же роде…

«Припугивать» и «подозревать», как понял Николай далее, Шумихин был великий мастер — это был не только его главный метод руководства, но какая-то болезненная страсть. На лесоповале он придрался к бригадиру Каневу за высокие пни.

— Ты же потомственный лесоруб, дьявол! — кричал Шумихин, повертываясь вокруг своего костыля как циркуль. — Весна придет — лесхоз шкуру спустит за такую порубку! Два рубля с пенька!

Пни были не столь уж высоки, но Канев возражать не стал, постарался убраться с глаз. Тогда Шумихин навалился на тощего лесоруба с жиденькой иисусовой бородкой и утомленными глазами. Ему показалось, что лесоруб работает с ленцой, чего Николай по неопытности не заметил. Тут, правда, Шумихин не кричал.

— Останин! Опять волынку тянешь? — ядовито и прилипчиво спрашивал он и ковырял зачем-то палкой кучу порубочного хлама. — Опять на свои сто двадцать процентов, и ни метра больше?

— Отстань, Захарыч! От работы лошади дохнут, — мрачно тянул лесоруб.

— Ты мне эти кулацкие шутки брось!

Пальцы лесоруба дрогнули, он просыпал с завертки табак, вздохнул и стал заворачивать новую папироску. Долго возился с кресалом, высекая огонь, но к топору не спешил.

Николай в течение всего дня не вмешивался — нужно было сначала разобраться во всем самому.

Они прошли к берегу Пожмы. По глубокому снегу кто-то успел проложить лыжню, наторить ее в два-три следа. Шли, изредка проваливаясь, и Шумихин бурчал, поругивая кого-то за плохую тропу. За кустиком обледенелого можжевельника нашли топографический репер — торчащий из-под снега колышек.