Иван Бровкин на целине - [4]
Кажется, впервые в жизни так растрогался Тимофей Кондратьевич. Он подходит к дочери и нежно гладит её по голове.
— Успокойся, Любаша, в твоем возрасте бывают ещё большие огорчения. Да пусть он идёт ко всем чертям! Я тебе честно скажу, — говорит он дочери, — никогда у меня сердце к нему не лежало.
Раздается стук в дверь. Отец и мать быстро повернули головы.
Даже Любаша встрепенулась. У неё мелькнула скрытая надежда: а вдруг это Ваня? Она лихорадочно вытирает глаза.
— Войдите! — опередив всех, говорит Елизавета Никитична, и в голосе её тоже звучит надежда.
Входит Самохвалов.
Тимофей Кондратьевич сердито сплёвывает и, не глядя на вошедшего, говорит:
— Когда кони падают — собирается вороньё!..
— Не понимаю вашего намека… Разве я похож на коня? — замечает Самохвалов, превращая в шутку недвусмысленные слова Коротеева.
— Входите, пожалуйста, — еле произносит Елизавета Никитична. — Как странно… больше двух лет вы не заходили к нам… и вдруг…
— Дела… Всё дела, Елизавета Никитична. Здравствуйте, Любовь Тимофеевна.
— Здравствуйте, — безразлично отвечает Любаша, помешивая сахар в стакане.
— Как у вас всё изменилось… И телевизор появился, — заискивающе говорит Самохвалов.
Но никто ему не отвечает — только Коротеев сердито откашливается.
Все четверо молчат. Никто не знает, с чего начать и о чём говорить. Для всей семьи Коротеевых Самохвалов здесь лишний. Чувствует это и он сам.
Вдруг он «нашёлся»… и, неестественно улыбаясь, заговорил:
— Сегодня чудесный вечер…
Со двора донеслась соловьиная трель.
Первой встрепенулась Любаша: она услышала что-то очень близкое, очень родное.
Елизавета Никитична настораживается и поглядывает то на мужа, то на дочку.
Тимофей Кондратьевич смотрит на Любашу исподлобья, у него сердито сузились глаза и вздулись желваки на скулах.
— Соловьи поют, — с ложным патетическим восторгом продолжает Самохвалов.
— Не валяй дурака, — сердито обрывает его Тимофей Кондратьевич. — Какие там соловьи? Когда ты в последний раз слышал в нашей деревне соловья?
— Что вы, Тимофей Кондратьевич! Натуральный соловей, — с жаром доказывает Самохвалов.
А у забора, под деревом, притаившийся Иван смотрит на освещённые окна дома Коротеевых и свистит соловьём.
Он видит, как вдруг изнутри закрываются ставни.
В деревенском буфете за столиками никого нет — пусто. Лишь за буфетной стойкой Полина Кузьминична вяжет из шерсти мужские носки.
Открывается дверь, и входит Иван.
Полина радостно вскрикивает:
— Ваня!
Он подходит ближе, здоровается:
— Здравствуй, Полина.
— Здравствуй, Ваня, — тепло пожимает ему руку Полина. — Когда приехал?
— Сегодня. Вечером, совсем недавно.
— Вот хорошо! А то извелась бедная Любаша. Как она ждала!.. Значит, скоро свадьба?
Ваня, с трудом проглотив слюну, еле выговаривает:
— Налей мне, пожалуйста…
— Боржома или лимонада?
— Водки!
— Что? — Полина несказанно удивлена. — Тебе водки?
— Да, мне, — отвечает Ваня, отводя глаза от Полины.
— Что с тобой? Почему ты такой невесёлый?
Иван молчит.
— Эх, солдат ты мой солдатик… — с сожалением говорит Полина. — За что тебя так?..
— Не знаю, — сдавленным, чужим голосом отвечает Ваня. — Обиделись, что уезжаю на целину…
— Куда? — спрашивает Полина.
— В Оренбургскую область…
— Вот это здорово! — неожиданно восклицает Полина. — Ты же молодец, Ваня! А я сижу здесь и никакого прогресса. — И она с досадой оглядывает пустую буфетную.
— А где же Захар Силыч? Разве он не вернулся?
— Нет, не вернулся, — вздыхает Полина. — Пока всё обещает… — И вдруг, схватив за руку Ваню, выпаливает скороговоркой: — Ваня, я тоже хочу поехать на целину, обязательно хочу, хочу что-нибудь совершить такое… полезное, знаешь, большое… — и, смутившись, продолжает: — В общем, может быть, и не большое, но чтобы для меня было большое…
— А Захар Силыч?
— Если любит, и туда приедет. А если нет? Что ж, ничего не поделаешь, — значит, зря его столько ждала. Насильно мил не будешь.
Вдруг распахивается дверь, и в буфет входит группа деревенских парней.
У одного из них гармошка. Все ребята радостные, возбуждённые.
— Ваня! Иван Романыч! — кричит Николай Бухаров. — Здравствуй! С приездом!
Молодые люди бросаются к Ване, пожимают руки, обнимают.
— Ты уж прости нас, — говорит Бухаров, — не встретили тебя. Но, понимаешь, в поле были…
— Ничего, ничего, — говорит Ваня.
— Ну, Полиночка, что-нибудь нам такое, для души, — и Бухаров садится к столу, приглашая Ваню.
Садятся и остальные.
Деревня уже давно спит…
По небу плывет огромная, полная луна…
Тихо на знакомой улице. И ничто не нарушает мирный сон деревни… Слышен только равномерный стук колотушки ночного сторожа…
Открывается дверь буфетной. Выходит Ваня в сопровождении Николая Бухарова и знакомых парней. Растянувшись в ряд, они идут вдоль улицы.
— Говорят, трудно на целине. Люди в палатках живут, — продолжает начатый разговор один из парней.
— «В палатках»! — передразнивает его Бухаров. — Трудно — так трудно, иначе интереса нет. Ты думаешь, тем, кто Комсомольск строил, легче было?
— Легче всего дома на печи сидеть и чтоб мамочка молочком поила, — иронизирует Иван и, повернувшись к гармонисту, подмигивает: — А ну, давай!
Гармонист заиграл спокойную, приятную, как бы воспевающую лунную ночь мелодию.
