Иван Андреевич Крылов - [35]

Жестокая реакция, царский гнет и произвол вынудили Крылова вести такую двойную жизнь. Он не мог говорить прямо то, что думал, ему необходимо было скрывать свои мысли под маскою аллегории, и вел себя так, как будто он был не Крылов, а Волырк — «человек наоборот».

Эта жизнь давала ему возможность принимать участие в борьбе и помогать народу. Ведь он не просто осмеивал человеческие пороки. Каждая басня его была рождена современным ему событием — это были басни-сатиры на сановников, запускавших руки в государственный карман («Вороненок»), на установившийся и освещенный веками обычай протаскивать на высокие места «своих человечков» («Совет Мышей»), на государственный совет, о котором Крылов под личиной соловья непочтительно выразился: «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь» («Квартет»), на высокопоставленное аристократическое общество» («Гуси», «Листы и Корни») и даже на самого императора Александра I («Воспитание Льва»). Когда Крылова спрашивали об «умысле», он всячески открещивался от приписываемых ему задних мыслей и. ласково улыбаясь, продолжал упорно и настойчиво гнуть свою линию, не отклоняясь от нее ни на шаг.

С годами он становился умнее и мудрее. Он понял, что плетью обуха не перешибешь. Однако всем известно, что капля за каплей точит камень. Это была трудная, долгая, но зато верная работа Нави Волырк, или, читая, наоборот, Ивана Крылова, которого современники называли соловьем.

«СОЛОВЕЙ»

Когда сидишь в тюрьме, до песен ли уж тут?

Но делать нечего: поют

Кто с горя, кто от скуки.

Крылов, «Соловьи».

Его недаром прозвали соловьем.

Петром Великим русской литературы, первым поэтом Руси, по образному выражению В. Г. Белинского, был Михайло Ломоносов. Он стоял впереди наших поэтов, как вступление впереди книги. «Его поэзия — начинающийся рассвет», так говорил Н. В. Гоголь.

Суровая северная лира зазвучала на заре XVIII века.

И, словно откликаясь на ее призыв, поднялся Гаврила Державин. Это была заря поэзии, яркая, алая, державная заря.

А за нею встал из народных глубин могучий и кряжистый Иван Крылов. Его басня была солнцем поэзии, взошедшим над горизонтом. Потоки живительного света пролились по всей стране — все стало видно ясно.

В годы, когда Крылов стал знаменитым, Александр Пушкин был еще мальчиком. Слава еще ждала его впереди.

Ломоносов родился в начале XVIII века, Пушкин — в канун XIX. За сто лет русская литература вышла из небытия и стала вровень с литературами мира.

Начиная с Крылова, музыка поэзии зазвучала так естественно, что современники не поняли ее, да и не пытались даже объяснить, ибо музыку объяснить нельзя. Ивана Андреевича прозвали соловьем, и это было, пожалуй, точным определением его таланта. Он — истинный соловей русской поэзии.

Его прозвали так за басню, где действует соловей, певец утренней зари Авроры. Многие поэты пытались передать пение соловья. Они хитроумно сочетали слова и звуки, описывая то впечатление, какое создает или оставляет по себе соловьиное пение.

Державин не раз старался решить эту трудную задачу. Он писал:

Какая громкость, живость, ясность

В созвучном пении твоем,

Стремительность, приятность, каткость

Между колен и перемен!

Ты щелкаешь, крутишь, поводишь,

Журчишь и стонешь в голосах;

В забвенье души ты приводишь

И отзываешься в сердцах.

Ни Державина, ни других поэтов это описание не удовлетворило. Попытки продолжались. М. Попов, известный тогда поэт, так описывал пение соловья:

Урчал, дробил, визжал кудряво, густо, тонко,

Порывно, косно вдруг, вдруг томно, тяжко, звонко,

Стенал, хрипел, щелкал, скрыпел, тянул, вилял

И разностью такой людей и птиц пленял.

Видно, что автор старался во-всю. Он лез из кожи, потел, урчал, дробил, скрипел и вилял, как бедное существо в его стихотворении, где нет, увы, ни соловья, ни поэзии.

Крылов не подражал пению соловья, он просто рассказал о нем:

Тут Соловей являть свое искусство стал:

               Защелкал, засвистал

На тысячу ладов, тянул, переливался;

               То нежно он ослабевал

И томной вдалеке свирелью отдавался,

То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.

               Внимало все тогда

Любимцу и певцу Авроры;

Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,

              И прилегли стада.

Чуть-чуть дыша, пастух их любовался...

Каждая строчка была взвешена Крыловым, каждое слово испытано, сочетание слов проверено. С каким искусством передает он утреннюю дымку в пятой строке приведенного отрывка музыкальным сочетанием смутных и нежных звуков «омн», «аль», «эль», «ал», меж которыми едва приметно мерцает легкое «р», чтобы тут же размножиться, торжественно взлететь рокочущей стайкой «дро», «дру» «ро», «ра» и угаснуть в короткой строке: «внимало все тогда», полной медлительной задумчивости.

Из многих стихотворных размеров Крылов избрал для себя ямб — вольный, свободно текущий ямб, свойственный нашей речи. Баснописцы и прежде пользовались ямбом, но Крылов внес в этот размер необычную свежесть и яркость. Новизна объяснялась тем подлинно народным языком, которым написаны крыловские басни, языком гибким и точным, способным передать сложнейшие оттенки человеческой мысли.