Иудино дерево в цвету - [41]

— Уведите ребенка. Немедленно уведите ее отсюда, — распорядился папаша, не успев даже стереть с лица смех. Он только покосился на Миранду и тут же снова перевел взгляд на циркача. «Отведи ее домой, Дайси», — громко приказала бабушка из-под приподнятой черной вуали. Дайси медленно, с негодованием, поднимается, не спуская глаз с повисшей на проволоке белой фигуры, тянет за руку безвольную, несчастную Миранду и волочит, проталкиваясь по башмакам и коленям, через весь ряд, потом вниз по дощатым ступеням и дальше, по песку с корьем, к выходу из шатра. Миранда тихо плачет и время от времени всхлипывает. На выходе стоит лилипут с острой бородкой, в колпачке, в тесных красных штанах и в туфлях с длинными загнутыми носами. Он держит тонкий белый жезл. Миранда заметила его, только когда чуть на него не натолкнулась. Одного с нею роста, он заглянул ей прямо в мокрое от слез, искаженное плачем лицо добрыми, нечеловеческими, как у близорукой собаки, золотистыми глазами. А потом вдруг, передразнивая, скорчил безобразную гримасу. Миранда разозлилась, закричала, замахнулась на него. Дайси сразу утащила ее прочь, но она все-таки успела заметить, как у него на лице внезапно появилось высокомерное, брезгливое, чисто взрослое выражение. Оно было ей хорошо знакомо. И это нагнало на нее нового страху: она же думала, что он не совсем человек.

— Обратный пропуск! Возьмите обратный пропуск! — крикнул какой-то несимпатичный человек, когда они выходили. Дайси прямо набросилась на него, сама чуть не плача:

— Мистер, вы что не видите, я же не смогу вернуться обратно. У меня вон ребенок на руках… Какой мне прок от этой вашей бумажки?

Всю дорогу домой она в сердцах ворчала себе под нос:

— Маленькая безобразница… Пугливая дурочка… Как младенец… Никуда с ней не пойдешь… Ничего не посмотришь… Давай, давай, поторапливайся, чего плетешься. Всегда надо испортить удовольствие другим людям… Дух перевести не дашь, развлечься хоть немного… Иди давай, сама хотела домой, вот и топай, — и тащила Миранду по улице, сердитая, но осмотрительная, не переступая черты, за которой девочка могла бы пожаловаться: «Дайси сказала или сделала мне то-то»… В обращении с Мирандой Дайси дозволялось многое; но не все.

Возвратились из цирка почти затемно и сразу разбрелись по комнатам. Из-за каждой двери раздавались звуки разговора и смех. Дети рассказывали Миранде о том, что было после того, как она ушла: чудесные маленькие лошадки с плюмажами и с бубенчиками на уздечке, а на них ехали верхом хорошенькие такие обезьянки в бархатных курточках и в колпачках… Дрессированные белые козочки, они танцевали… Слоненок, который сидел, скрестив передние ноги, прислонившись спиной к решетке и разевая рот, чтобы его кормили, ну, такой миленький!.. Еще клоуны, даже смешнее того, первого… Красавицы с золотыми волосами в белых шелковых трико, перепоясанных алыми атласными лентами, они кувыркались на белых трапециях и тоже висели, держась ногами, и перелетали с одной на другую, ну до того грациозно, прямо как птицы. Могучие белые кони, которые скакали круг за кругом по краю арены, и у них на спинах — танцоры и балерины! Один мужчина повис на зубах под самым куполом, а еще один засунул голову в пасть льву. Ах, сколько же всего она пропустила! Все получили уйму удовольствия, а она первый раз попала в цирк и ушла, да еще оставила без цирка Дайси. Бедная Дайси. Бедняжечка, бедняжечка Дайси. Дети, до этого дня вообще никогда о Дайси не думавшие, очень ее жалели, скорбно поджимали губы и злорадно посматривали, как терзается Миранда. Дайси так давно мечтала попасть в цирк! И надо же, Миранда испугалась. «Можешь себе представить, испугаться такого безобидного смешного клоуна!» — обращались они друг к дружке и сострадательно улыбались Миранде…

Этот день был важен еще и потому, что бабушка впервые позволила себя уговорить и отправилась вместе со всеми в цирк. Из ее общих высказываний невозможно было понять, то ли в ее молодости вообще не было цирков, то ли были, но посещать их считалось неприличным. Во всяком случае, на основании своих неизменных взглядов, бабушка цирк не одобряла, хотя не отрицала, что сегодня немного позабавилась, однако там были зрелища и звуки, мягко говоря, не особенно поучительные для молодежи. Ее сын Гарри, вошедший в столовую во время детского раннего ужина, обвел взглядом сияющие лица всех этих братьев и сестер, кузин и кузенов и заметил:

— Что-то не видно, чтобы этой молодежи они принесли вред.

На что мать ему возразила:

— Плоды настоящего созреют в будущем, столь отдаленном, что ни я, ни ты, быть может, не доживем до того, чтобы проверить. В том-то и беда. И продолжала разливать горячее молоко, которым поливали масляные тосты.

Миранда сидела молча, свесив нижнюю губу. Отец улыбнулся ей.

— Вот ты, например, малышка, не видела представления, и много тебе от этого было пользы?

Миранда снова расплакалась; в конце концов пришлось ее вывести; ужин прислали ей наверх. Дайси молчала и была вне себя. Есть Миранда не могла. Она старалась представить себе, словно вправду видела утром своими глазами, как чудесные существа в белом атласе с блестками и с алыми кушаками танцуют и резвятся на трапециях; как смешные обезьянки в пестрых одежках скачут верхом на чудных лохматых пони. Так она и уснула, и во сне придуманные воспоминания уступили место реальным: она увидела испуганное, горестное лицо человека в просторном белом комбинезоне с оборками — он падает, он сейчас разобьется на смерть — как можно над этим смеяться? — и страшную гримасу неулыбчивого лилипута. Она закричала во сне и села на постели, моля о спасении.