Иуда 'Тайной вечери' - [7]

Он тотчас понял, что песня могла предназначаться только ей. С улыбкою она остановилась. Эта улыбка, такая особенная! В ней были узнавание и привет, замешательство и легкая радость, веселое удовольствие и что-то вроде благодарности. Девушка едва приметно наклонила голову, кивнула певцу на капустном бочонке. Потом она отвернулась, все еще с улыбкой, и взор ее упал на Иоахима Бехайма, а он замер как вкопанный, и в глазах его читалось признание пламенной страсти. Она посмотрела на него, и улыбка, еще не растаявшая на ее лице, стала иною и теперь предназначалась ему.

Они смотрели друг на друга. Губы их были сомкнуты, черты оставались чертами людей незнакомых, но глаза вопрошали: кто ты? откуда идешь? и куда? полюбишь ли меня?

Потом ее взгляд скользнул прочь, словно высвободился из объятий, она едва приметно кивнула ему и пошла дальше.

Иоахим Бехайм будто от морока очнулся и поспешил за нею, он вовсе не хотел потерять ее из виду и, торопливо шагая следом и то и дело бормоча "пропади ты пропадом!" да "пес тебя возьми!", ведь когда он спешил, все носильщики и погонщики мулов, будто назло, так и норовили перебежать ему дорогу, - ну вот, стало быть, шагая за нею, он увидал аккурат у себя под ногами платочек. Поднял его, пропустил сквозь пальцы, оттого что понимал толк в платочках, льняных ли, шелковых ли, флорентийских, левантийских или фламандских, и этот, который держал в руках, ему даже разглядывать было незачем, он и так знал, что платочек этот из тонкого, с шелковистым блеском льняного полотна, называемого в торговле "боккаччино", и что миланская мода предписывала матронам и девицам прикреплять такие платочки сбоку к платью; да, в своем деле Бехайм был знаток: разбуди его ночью - и он без запинки скажет, во что обойдется локоть этого "боккаччино". Вне всякого сомнения, девушка обронила платочек нарочно, чтобы он поднял его и вернул ей, она же разыграет удивление: "И правда, сударь, платочек мой, я и не заметила, как обронила его, спасибо, сударь, где вы его нашли?" Слово за слово - вот уж и беседа в разгаре. На такие мелкие хитрости да уловки женщины повсюду мастерицы - что на юге, что на севере, а тем паче в Милане, недаром идет молва, что здесь они от природы веселого нрава и всегда готовы любить и быть любимыми.

Прелестная Аннетта, решил он, ибо всякая девушка, которая ему нравилась, была для него Аннеттою; как бы она ни звалась на самом деле: Джованной, Маддаленой, Беатриче либо (если жила в странах Востока) Фатимой или Гульнарой, - для него она была и оставалась Аннеттой. Ну что ж, сказал он себе, теперь главное - не терять времени, но тотчас и сообразил, что девушки впереди уже нет, он более не видел своей Аннетты, она исчезла, и это настолько ошеломило его и смутило, что довольно долго он стоял с платочком в руке, не замечая тычков и хамской брани погонщиков и носильщиков, и лишь мало-помалу осознал, что многообещающее приключение, не успев толком начаться, уже пришло к концу.

Ладно! Пусть на себя и пеняет, сама виновата, что не получила обратно своего платочка, досадливо и разочарованно думал он. Из лучшего "боккаччино" и почти новенький, просто так не бросишь. Что ж это она вдруг заспешила? Хоть разок-то могла бы обернуться! Господи Иисусе, какие глаза, какое личико! Ах, тысяча чертей, надо было мне идти пошустрее!

Пока он этак вот корил и ругал то себя, то девушку и сокрушался, что по своей ли, по ее ли вине потерял ее из виду, ему пришло на ум, что, коли уж она исчезла, можно в крайнем случае рассмотреть поближе ее диковинного поклонника там, на рынке, а глядишь, и свести с ним знакомство. Вдруг удастся кое-что выведать о ней, сказал он себе, что она за человек, какова характером и привычками, где живет, откуда ведет происхождение, с кем в родстве, где ее можно повстречать и порядочная ли она девушка или из тех, что отличаются легким поведением, ведь, что ни говори, всегда лучше знать, в какой воде удишь рыбку.

Певец на рынке между тем допел свою песню и слез с капустного бочонка. И Иоахим Бехайм, направляясь к нему, с удивлением обнаружил, что этот человек, который вел себя как влюбленный юнец и изрядно повеселил ослятников своим пением, был уже весьма немолод, лет пятидесяти с лишком. Причем Бехайму показалось, что этот мужчина, выглядевший отнюдь не как любовник, а скорее как живые мощи, когда-то уже встречался на его пути, давным-давно и в другой стране - может быть, во Франции? В Труа? Или во Фландрии? В Бургундии? Нет, где это случилось и при каких обстоятельствах, он вспомнить не мог, все тонуло в туманных, словно греза, далях времени, однако чем дольше он размышлял, тем тверже становилась уверенность, что он не впервые видит это лицо, на котором годы, треволнения, страсти, а равно печали и обманутые надежды запечатлели свой глубокий след.

Певец, видно, смекнул, что Иоахим Бехайм направляется к нему с намерением завести разговор. Недовольно подняв брови, он с холодным и неприязненным видом устремил взор куда-то поверх головы немца. Ишь, какой спесивый, будто на виселицу идет, подумал Иоахим Бехайм и тотчас уяснил себе всю нелепость подобного сравнения - ведь приговоренные идут к виселице отнюдь не спесиво. Понуро, безнадежно, сокрушенно или хоть безучастно, смирившись перед судьбой. Спесивая мина этого человека наводила на мысль, что вопрос о девушке он воспримет как оскорбление и что он вообще не расположен кому-либо отвечать. Не ровен час, только и ждет оказии затеять ссору, а по всему видать, кинжал у него мигом из ножон выскакивает.