Иуда и Евангелие Иисуса - [14]
В частности, ни одно из двух очевидных значений слова «евангелие», бытовавших в I веке, не имеет отношения к гностической доктрине. Отсылка к строкам о благовестнике из Книги Исайи, пришедшем сообщить Иерусалиму, что его долгие беды закончены, и что Бог, наконец–то, воцаряется, это именно то, что противно гностикам[58]. И более широкое использование в I веке слова «евангелие» для прославления римского императора и его империи тоже не имеет никакого отношения к гностицизму. Собственно, как я отмечу далее, это может наводить на некоторые предположения.
Все это верно, и беглый просмотр любого гностического «евангелия» подтвердит рассмотренную выше точку зрения: как правило, гностические евангелия представляют собой сборники поучений, а не последовательные повествования. Однако у этого правила есть исключения, и Евангелие Иуды — одно из них — во всяком случае, в какой–то мере. (Следует также упомянуть о существовании других «евангелий», несколько более схожих с каноническими. Например, Евангелие от Назарян выглядит более–менее ортодоксальным по своему посылу; по крайней мере, так считал Иероним Стридонский, писавший о нем.)
Еще одно исключение из правила, согласно которому неканонические «евангелия» представляют собой сборники поучений, это так называемое Евангелие от Петра, которое нельзя поставить в один ряд ни с Евангелием от Фомы, ни с каноническими евангелиями. В нем содержится странная, в чем–то сюрреалистическая, версия рассказа о страстях и воскресении, описанных в канонических евангелиях (попытки утверждать, будто оно написано независимо от них, в настоящее время в основном считаются несостоятельными). По мнению некоторых ученых, в нем есть элементы гностицизма (Иисус на кресте не чувствует боли). Кроме того, этому евангелию свойственны сильные и последовательные антииудейские тенденции, которые, как мы уже видели, могли быть близкими гностицизму с характерным для него обесцениванием материального мира[59]. В частности, что идет вразрез с каноническими писаниями, Евангелие от Петра — именно потому, что в нем ставятся ни во что иудейские истории о библейских пророчествах — никак не объясняет, что смертью и воскресением Иисуса реально достигается какая–то цель, разве что таким образом демонстрируется вина еврейского народа и то, что он заслуживает наказания. Согласно Евангелию от Петра, достигается лишь то, что Иисус «возвестил усопшим»[60]. Но что именно это значит, откуда взялась такая идея, да и как вообще распятием Иисуса было достигнуто это «возвещение», остается неясным. Таким образом, это писание представляет собой «вести» в том смысле, что в нем описываются происходившие события, включая необычную сцену воскресения, в которой Иисус выходит из гробницы, поддерживаемый двумя юношами, а за ними следует крест. Но в тексте, существующем лишь в виде фрагмента, не объясняется, по какой причине он мог бы быть благой вестью, «euangelion», «евангелием».
Возможно, здесь, в каком–то смысле, может помочь Евангелие Иуды. Если предположить, что материальный мир — место порока, скорби и бедствий, из которого людям необходимо сбежать, так же как и от глупого бога, создавшего его, значит, можно считать «благой вестью» то, что Иисус поручил одному из своих учеников предать его на смерть — не для того, чтобы он своей смертью смог искупить грехи мира, а чтобы смог указать путь из материального мира к бестелесному существованию на небесах.
Именно это заявляют те, кто рассматривал и комментировал Евангелие Иуды. Предательство Иудой Иисуса вместо того, чтобы быть прелюдией к кульминации, как в канонических евангелиях, само по себе есть
кульминация повествования: не смерть и воскресение Иисуса, а добросовестный поступок его самого близкого соратника и верного последователя, того, кто отправил его навстречу смерти, чтобы он смог вернуться в свою небесную обитель.[61]
Иуда, получив повеление принести в жертву «человека, который носит Меня в себе», не мог не сделать этого «для своего друга и единомышленника, и поэтому он предает его. Это — благая весть Евангелия Иуды»[62]. Но совершенно очевидно, что все пространное повествование в целом, кульминация которого — эпизод предательства, никак не может быть историей, рассказываемой евреями I века, ждущими царства Божьего, историю Бога Авраама, дающего обетования через своих пророков, обещания освободить Израиль и воцариться как на земле, так и на небесах; скорее, оно представляет собой историю, излагаемую гностиками II века — историю о высшем божестве, превосходящем порочного бога Израиля, создавшего мир, и позволяющем людям под руководством некоей таинственной фигуры открыть внутри себя истинный божественный свет и таким образом освободиться от установленного порядка, от физического тела и от всех бед, связанных с материальным миром. Так что с точки зрения канонических евангелий Евангелие Иуды — это
