Итоги, 2012 № 50 - [41]

 

Если к кому-то и подходит определение «человек-оркестр», так это наверняка к нему. Александр Журбин и композитор, и писатель, и певец, и аккомпаниатор, и деятель кино... Универсал, одним словом. Его главное искусство — это умение все превращать в музыку. Даже воспоминания.

— Журбина называют родоначальником жанра рок-оперы у нас в России. А ведь мог бы стать еще и первопроходцем в создании международных мюзиклов. Помню, как едва ли не сразу после давнего нашего знакомства в Париже мы пошли в Театр Мариньи на премьеру музыкального спектакля «Наполеон»…

— «Наполеоне, Наполеоне…» (Журбин начинает напевать одну из арий французского спектакля.) Прекрасная была постановка! Как только затихла музыка, мы пошли в ложу к Сержу Лама, одному из авторов мюзикла и исполнителю роли Бонапарта, и пили с ним бордо... Да, было дело! А жалко, что он отказался от моей идеи. Я ведь, если помнишь, предложил ему сделать российско-французскую, тогда еще советско-французскую, рок-оперу. Даже идею подкинул: «Адам и Ева». Скажем, в роли Евы могла бы быть Алла Пугачева или Ирина Понаровская, а в роли Адама — он сам, Лама… И Серж Лама, и Эдди Маруани, его продюсер, предложением заинтересовались, но дальше интереса на словах ничего так и не пошло.

— Невероятно, ты до сих пор даже музыку из спектакля помнишь!

— Это чисто профессиональное. Я помню практически все мелодии, которые когда-либо в жизни слышал. И так начиная с моего ташкентского детства, когда уже в восемь лет я начал сочинять.

— Я почему-то был уверен, что ты питерский.

— С таким же успехом я мог бы стать, наверное, и одесситом, и москвичом. Родители познакомились в Одессе, там и поженились. У меня до сих пор хранится их свидетельство о браке, заключенном в 40-м году. А потом началась война, и семья переехала в Москву. Там по большому счету я и должен был появиться на свет. Но шел 45-й год. Первые послевоенные месяцы, голод... В первый раз об этом говорю: у меня в годы войны умерла от голода сестра. Не в блокадном, осажденном Ленинграде, а в Москве. И мама с папой решили, что я должен родиться в Ташкенте, «городе хлебном». Там, где ранее обосновались дедушка с бабушкой. Так что моя первая в жизни прописка — узбекская — весьма случайная.

Но первые двадцать лет жизни связаны с Ташкентом, там я окончил в 1963 году Республиканскую среднюю специальную музыкальную школу-десятилетку имени В. А. Успенского. Уже переехав в Москву, где поступил в Институт имени Гнесиных по классу композиции, продолжал учиться заочно в Ташкентской консерватории — как виолончелист. Это я, однако, не рекламирую. Если возьму сейчас виолончель, не смогу и звуков из нее извлечь — навык потерян, надо будет месяца два восстанавливаться.

— Почему виолончель, а не рояль, судя по твоим выступлениям, фирменный журбинский инструмент?

— Не поверишь, я никогда в жизни не учился играть на фортепиано. Тут я, как и многие другие композиторы, например Гектор Берлиоз, совершенный самоучка… Нет-нет, у меня очень хорошее музыкальное образование, я окончил институт, консерваторию и аспирантуру, причем последнюю — как музыковед, и даже написал диссертацию. Но игре на рояле научился сам. Почему обучался на виолончели? Элементарно: семья наша была весьма скромного достатка, для пианино не оставалось ни средств, ни места в доме.

— А еду узбекскую любишь?

— Обожаю восточные блюда: плов настоящий, лагман, манпар!.. Какое счастье — наесться до чертиков дунганской лапшой! Вообще-то я, конечно, на диете. Но перед искушением поесть восточную еду устоять не могу. Хотя делаю это крайне редко…

А с Питером меня связывает юность. В аспирантуре Ленинградской консерватории, где я защищался по поздним симфониям Густава Малера, моими педагогами были такие мастера, как Сергей Слонимский, Юзеф Кон, я консультировался у Дмитрия Шостаковича… По-своему переломным оказался для меня 1972 год. Именно тогда я стал Журбиным.

— Как так?

— Моя, так сказать, родовая фамилия, по папе — Гандельсман. На идише означает «деятельный человек». Журбин я по маме. Скажем, мой кузен Владимир Гандельсман, известный поэт, так и остался с этой фамилией. Как, кстати, и мой младший брат Юрий Гандельсман, знаменитый альтист. А я посчитал, что с этой фамилией жить трудно. Нет, не потому, что она еврейская, а потому, что труднопроизносимая. Три слога, тяжело!.. Как меня только не путали с этой фамилией на почте, при разных регистрациях — получалось чуть ли не Гендельгайдн!.. Согласитесь, для профессионального музыканта это нежелательно.

Помню, как только я сменил фамилию, у меня словно кандалы упали. И вообще Александр Журбин — это красивое звуковое сочетание, не правда ли?.. Через неделю после того, как я получил новый паспорт, знакомлюсь в Ленинграде с каким-то человеком. Чуть ли не в первый раз в жизни представляюсь: «Александр Журбин, композитор». А он в ответ: «Как же! Знаю, это известное имя…» И сразу после этого меня подняло и понесло.

— И наступила пора «Орфея и Эвридики»… Для молодого поколения советских людей эта рок-опера была прорывом, глотком чистого воздуха.