Итальяшка - [17]

Она закрыла глаза, пытаясь представить себе губы Сильвано, когда он говорит, но видела перед собой лишь черную стену и на ней слабым, едва намечающимся контуром полукружье зеленого узора из кленовых листьев. Она могла бы сказать Сильвано, что с ним, из-за него потеряла родину и всякую последнюю связь с родиной, но тогда пришлось бы сказать и другое — что без него вообще не представляет себе жизни, однако не стала говорить ни того, ни другого — зачем? И тем не менее она уже не раз в приступе неистовой ярости его оскорбляла, прекрасно зная, чем и как можно обидеть Сильвано больнее всего: «У-у, макаронник!» И только за это он влепил ей однажды пощечину, больше-то никогда. Только когда она ему в лицо проорала: «У-у, макаронник!» А больше ни разу.

В голове ее странным образом угнездилось представление, что для Сильвано, этого здоровенного медведя, она была существом, способным внушать ему страх. Тогда, в марте, когда лило как из ведра, она как была в синей плиссированной юбке и в чулках, только туфли сбросив, улеглась на кровать, а он пристроился рядом, поближе к стене, в белых джинсах и белой рубашке, и тоже, кроме ботинок, ничего не снял. У нее вдруг страшно отяжелели ноги, она и рада бы подвигаться, расслабиться, да не могла. А Сильвано почти не касался ее, словно боялся притронуться, и она чувствовала, как в ней, у нее он ищет помощи. Ближе друг другу, чем в тот раз, они, пожалуй, и не были никогда.

Хорошо, что не придется идти деревней, Флориан шел впереди, показывая ей короткий сход напрямик, шел быстрее, чем она от него ожидала, спускаясь по тропке к Церковному ручью. Она видела, как он нагнулся за каким-то камушком, но, едва подобрав, даже не поднимая до уровня глаз, тут же снова выронил и, распрямляясь на ходу, успел отереть ладонь о траву.

Миновав светлую, редкую рощицу, они другим берегом ручья быстро поднялись до хутора, где столярничал старик Фальт, поставляя для всей округи гробы, комоды, балконные поручни и балясины для лестниц. Сюда, в Лерхенхоф, он пришел примаком, женившись на так называемой «девке-кубышке», то есть на девушке-наследнице, из семьи, где сыновей не было. Однако коровы его нисколько не интересовали, он завел столярную мастерскую, а его жена осталась на хозяйстве, кормила и обихаживала старика отца и еще более древнего батрака, который все свои карманные деньги спускал на жевательный табак, кока-колу и граппу, почти безостановочно отправляя все это в свою шамкающую, беззубую пасть.

Про столяра Фальта все и всегда рассказывали одно и то же: как вся деревня, до самых последних, нижних домов, слышала его вопли и стоны, когда он, еще четырнадцатилетним сопляком, валил лес около верхней просеки и левой ногой угодил под падающий ствол — несколько часов он орал благим матом, пока отец на руках тащил его из леса, а потом на попутке отвез в больницу в Бриксен, то бишь Брессаноне. Там ему мигом наложили гипсовую повязку, да только слишком тесную, чего вначале никто ни понять, ни заметить не мог, потому как мальчишка только и знал, что орать, и ни одного путного слова от него было не добиться, а потом, это уже недели две спустя, когда он сидел в школе, из-под гипса прямо на грязный пол вдруг поползли черви.

Он-то сразу подумал, сказал ей столяр Фальт, что она к нему пожалует, оно, конечно, в городе выбор совсем другой, только кому охота на крышу машины такую поклажу громоздить и потом полдня в гору с ней тащиться. Вокруг легкими, воздушными горками были навалены красноватые курчавые стружки — должно быть, лиственница, подумала она. Флориан зажимал руками уши, покуда столяр не выключил транзисторный приемник, подвешенный на стене на гвозде. Ему полдня понадобится, не больше, сегодня к вечеру он ей прямо к дому учителя все и доставит, сказал Фальт. Нынче-то многие в городе гробы заказывают, потому как большинство так и так в городе, в больнице, Богу душу отдают. А у него зато чистое дерево, металла вообще никакого, и не дуб, потому как на их высоте, уж ей ли не знать, дубы растут только карликовые, кривые, а из корявого ствола, будь ты хоть из столяров столяр, доску никак не нарежешь. Только от гробов нынче выгоды все равно никакой, одна морока, даже бумагу, что серебряную, что золотую, на окантовку и для креста на крышку, иной раз нигде не сыщешь, все подметки стопчешь, покуда хоть что-то подходящее в бумажном магазине найдешь.

Фальт важно морщил старое, мальчишеское лицо, многозначительно закатывал темные вишенки глаз, и только когда он снял свою запыленную шляпу, чтобы отереть пот, стало видно, что волосы у него вовсе не седые — всклокоченная густая темно-каштановая шевелюра.

Еще несколько лет назад гроб полагалось в черный цвет красить, нынче же только матовым бесцветным лаком грунтуют, а лак-то прозрачный, им никакую дырку от сучка не закрыть. Раньше — и мастер, у которого он обучался, тоже так делал — на гробы только самое низкосортное дерево шло, и бракованная доска, и сучковатая, потому как под землей-то оно все едино, все сгниет и красоты особой не требуется, кому там на эту красоту глядеть? Фальт говорил со смешком, слегка покачиваясь взад-вперед всем своим щуплым туловищем. Ну, у него-то и сейчас гробы дороже соснового или, там, из ели никто не заказывает, кого бы ни хоронили.