Итальянский фашизм - [66]

Однако не следует все же впадать в чрезмерную односторонность и вовсе отметать корпоративное начало в государстве фашизма. Национальные синдикаты скованы партийной диктатурой – «убеждением и принуждением». Но все же и диктатура, если она хочет оставаться прочной, не может не прислушиваться к массам, не должна отрываться от них. Исследователи фашизма довольно единодушно подчеркивают эту сторону дела. «Муссолини, – пишет, например, советский автор Пашуканис, – имея в своем распоряжении массовую политическую организацию, которая включает в себе мелкобуржуазные и даже пролетарские слои, может балансировать. Но, с другой стороны, чтобы иметь ее в своем распоряжении, он должен делать ей известные демагогические уступки»[93]. Иначе говоря, он не может не проявлять заботливости о рабочих. Пусть синдикаты опекаются правительством, – самый факт их существования, как массовых организаций, чреват возможностями, насыщен собственной логикой. Чтобы руководить индустриальной демократией, политическая диктатура должна быть или, по крайней мере, успешно казаться властью социального прогресса.

Мы проследили эволюцию, которой подвергся фашизм, приближаясь к власти и взявшись за нее. Несомненно, силою вещей он тесно связан с буржуазией. Экономическая и политическая обстановка нудила Италию двигаться проторенными западно-европейскими путями. Устрашающие примеры советских революций в Баварии и Венгрии говорили сами за себя. Идя по линии наименьшего сопротивления и будучи насквозь проникнут духом социально-экономического реализма, Муссолини должен был неизбежно стать выразителем той хозяйственной системы, которая объективно отвечала данной степени развития страны и ее положению в современной европейской международной обстановке.

Непосредственно фашизм опирался на средние классы, черпая свой человеческий материал именно из их среды. Но это не значит, что крупный капитал был ему принципиально чужд или враждебен. Напротив, чем прочнее укреплялось фашистское государство, тем очевиднее становилась роль, которую призван в нем играть финансовый и промышленный капитал большого полета. Лишь при его посредстве осуществима индустриализация страны, облегчающая разрешение проблемы избыточного населения. Лишь он способен оплодотворить колонии. И фашистская диктатура сознательно предоставляет ему возможность развития и процветания.

Но при этом у нее есть контр-форс в лице трудовых синдикатов. Она упорно отказывается себя считать «исполнительным комитетом по делам буржуазии». И в ее длящемся контакте с широкими массами, рабочими и крестьянскими, нельзя не видеть ее исторического своеобразия. Бесспорно, есть в ней нечто от «бонапартизма», как его себе обычно представляют. Но в то же время, в соответствии с эпохой, индивидуальный ее облик запечатлен специфическими чертами.

Государство всегда было плодом известного социального равновесия. Будь то длительный междуклассовый мир, или беспокойное «перемирие», затяжная и притупленная форма классовой борьбы, – все равно: государственная власть постоянно строится на системе социальных «смычек», «блоков», компромиссов. В разные времена эта система выглядит по разному, в зависимости от наличных классовых сил и характера их соотношения: блоки нередко скрипят и смычки фальшивят. Но внутреннее существо их принципиально однозначно.

Третье сословие в 19 веке имело дело, главным образом, с отмиравшими, но все еще боровшимися за жизнь и за власть элементами старых правящих групп. В двадцатом веке ему приходится обратиться к иным социальным силам: рядом с ним вырастает «четвертое сословие». Вместе с тем внутри самой «буржуазии» происходит глубокая и сложная дифференциация: человек так называемых «средних классов» совмещает в себе одновременно качества и «капиталиста», и «рабочего». В плане политико-правовых форм эта социальная трансформация должна была найти свое неизбежное отображение.

Фашизм стремится создать широкий и «органический» общенациональный блок – от магната финансового капитала до последнего неквалифицированного рабочего. Отсюда его излюбленные идеи государственного авторитета, иерархии, дисциплины, а также собственности, как социальной функции, и труда, как национального долга. Идеи сами по себе не новые[94], но в данной обстановке и в данном сочетании осуществляемые впервые. В идеале, достаточно, по-видимому, отвлеченном и отдаленном, рисуется «фашистская нация», когда все итальянцы будут фашистами и партийная диктатура сама собою растворится в синдикальном государстве.

Но сейчас фашистский синдикализм своим усиленным вниманием к «предпринимателям», к «творческой буржуазии» представляет собою явление особого рода. Он в этом отношении отличается и от французского синдикализма, и от английского гильдеизма. Правда, и те в своих программах решительно восстают против огосударствления промышленности. Но они меньше всего склонны предоставлять руководящую экономическую роль частному капиталу и частным предпринимателям. Они постулируют определенную связанность хозяйственной жизни. Однако реальная обстановка заставила фашистское государство, не отказываясь от идеи «собственности-функции», в очень широком масштабе эту «функцию» поощрять и пестовать: того требовали соображения о развитии производительных сил страны. В результате частная собственность получила возможность чувствовать себя достаточно свободно, а хозяйственная «связанность» оказалась примененной по преимуществу к рабочему классу (запрещение стачек, увеличение рабочего дня и проч.). Вот почему в социалистическом лагере и утвердился взгляд на фашизм, как на «новую форму буржуазной диктатуры».