Итальянский фашизм - [43]

С такими дерзновенными замыслами и вдохновенными надеждами двинулся Муссолини в свой знаменитый «поход на Рим».

15. Неаполитанский съезд. Фашистская революция. Муссолини и парламент

10 октября 1922 собирается в Болоньи съезд либералов. Тревожная обстановка, насыщенная кризисом, не вливает, однако, свежих сил в эту старую партию. Съезд проходит в мелких внутренних распрях, под аккомпанемент почтенных, но бессильных слов: «авторитет закона», «достоинство государства», «покушения справа и слева»… Две худосочные шеренги «молодых либералов» в рубашках хаки охраняют съезд: комичное подражание фашистам, лишь оттеняющее беспомощность его авторов…

Социалисты после провала последней стачки переживали тоже состояние глубокого упадка. Внутрипартийные раздоры достигли кульминационного пункта. Коммунисты держали себя по отношению к социал-предателям злейшими врагами. Новый раскол социалистической партии в сентябре 1922 довершал процесс разложения. Массы, шедшие за красной революцией, были отчасти терроризированы, но еще больше разочарованы. Газеты писали, что некто Джиованни Эпозито, бедный неаполитанский рабочий, назвавший в декабре 1919 г. своего новорожденного сына Лениным, теперь просил разрешения короля переименовать малолетнего Ленина в Бенито Муссолини. Этот Эпозито явился лишь красочным символом перемены в массовых настроениях, словно живою иллюстрацией язвительных слов старика Лебона о среднем человеке из народа, который будто бы – «всегда приветствовал тех, кто разрушал алтари и троны, но еще воодушевленнее приветствовал тех, кто их восстанавливал»…[66]

24 октября открылся в Неаполе фашистский съезд: прелюдия переворота. Кроме делегатов, на съезд со всех концов Италии явилось несколько десятков тысяч черных рубашек: посмотреть, послушать, приветствовать вождя, продемонстрировать силы фашизма. Повсюду слышались фашистские песни, царило веселье, город принял праздничный вид, жадные до зрелищ неаполитанцы были довольны. Правительство, чуя недоброе, распорядилось принять кое-какие меры. Были усилены наряды полиции, держались наготове войска. Но не было уверенности, что полиция и войска в глубине души – не на стороне фашистов…

Речь Муссолини на съезде прозвучала ультиматумом по адресу правительства. Он ставил определенные, чисто конкретные требования. «Мы хотим – гласил его публичный ультиматум – роспуска нынешней палаты, избирательной реформы и новых выборов. Мы хотим, чтобы государство вышло из состояния того шутовского нейтралитета, который оно держит в борьбе национальных и антинациональных сил. Мы требуем ряда серьезных мероприятий в области финансов. Мы настаиваем на отсрочке эвакуации далматийской зоны. Наконец, мы хотим пять портфелей и комиссариат авиации в новом министерстве. Мы требуем для себя министерства иностранных дел, военное, морское, труда и общественных работ. Я уверен, что никто не сочтет эти требования чрезмерными. Если правительство не уступит желаниям тех, кто представляет нацию, черные рубашки пойдут на Рим».

Кроме этих конкретных политических требований и заявлений, неаполитанская речь Муссолини содержала и некоторые общие идеологические указания. Она объявляла фашизм «наиболее интересным, жизненным и мощным явлением послевоенного периода» и констатировала, что «им интересуется весь мир». Она подчеркивала насущную современность и прогрессивность фашизма, призванного заменить собою устаревшие принципы формальной демократии. «Мы думаем, – говорил вождь, – что после демократии грядет сверх-демократия и что если демократия была полезной и действенной для XIX века, то возможно, что XX век осуществит некоторую другую политическую форму, более совершенную и лучше приспособленную к национальным требованиям».

На другой день, 25 октября, Муссолини внезапно покидает Неаполь. Съезд объявляется закрытым. Черные рубашки спешно куда-то исчезают. «Все на боевые посты!» Начинается заранее обдуманное и технически подготовленное сосредоточение вооруженных фашистских отрядов к столице. Идет знаменитый «поход на Рим». Фашисты фактически уже господа положения; они хотят стать ими и по праву. Они устремляются к Риму – «во имя мертвых и ради будущего живых». К ним примешиваются, здесь и там, отряды «голубых рубашек»: это молодежь националистической партии спешит приобщиться к движению.

А в Риме, наверху – все та же бестолковица. Кабинет изнемогает в непрерывном кризисе. Его отставка откладывается до 7 ноября – день возобновления заседаний парламента. Факта хочет защищать свою политику; но никто, в сущности, и не атакует ее: по общему мнению, кабинет уже мертв.

Кулуары оживают, вновь начинаются примеривания различных комбинаций, похожие на какую-то мышиную возню перед лицом надвигающейся грозы. Со всех сторон змеятся слухи, сеются сенсации. Говорили, в частности, будто Муссолини, проведший в Риме несколько часов 25 октября, предлагал Джиолитти коалицию; впоследствии фашисты категорически опровергали это. Факта обращается к тому же Джиолитти с просьбой заменить его и провести новые выборы. Называют имена Орландо и Бономи. В Риме появляется Д'Аннунцио и ведет таинственные беседы с Джиолитти и Орландо о «кабинете единения»; но его, кажется, уже никто не берет всерьез. Говорят, одна из комбинаций все-таки налаживается. Возможно, что эти сведения заставляют Муссолини спешить. В таких случаях всегда чрезвычайно важно не упустить момента. «Нет ничего надежнее быстроты в гражданских войнах, где больше нужно действовать, чем рассуждать», – писал мудрый Тацит («Истории», гл. 62).