Итальянская записная книжка - [19]

И вот мы вернулись в Помпеи. За открытым окном гостиничного номера тишина провинциальной ночи.

Удивительно, именно сейчас, здесь ярко вспомнился один из самых одиноких людей. Мрачный, на мой взгляд, очень красивый человек.

Я, молодой, встречал где‑то в компании Новый год. Под утро после бессонной ночи по свежему снежку дошёл до открывшегося метро, доехал до центра, шёл мимо «Националя», увидел, что кафе уже открыто.

Решил выпить кофе.

Там, в пустом зале, был хаос от разбросанных конфетти. У сцены одиноко стояла украшенная мишурой и серебряными шарами ёлка.

Лишь один человек сидел в отдалении. Едва я появился из гардероба, он призывно махнул рукой.

Это оказался писатель Ю. К. Олеша, с которым я был едва знаком.

Он плакал. Крупные слезы стекали по его тщательно выбритому лицу.

— Молодой человек, они не дают мне водки, — всхлипывая пожаловался он и добавил. — Не понимают, если я не выпью свои сто грамм, я могу умереть.

Я догадался, что его друзья, договорившись с официантками, берегут знаменитого старика от запоя.

Он плакал и взирал на меня из ада одиночества. Когда жизнь подошла к концу. Когда одни друзья твоей молодости расстреляны, у других руки по локоть в крови…

Я уселся в сторонке. Заказал кофе, порцию красной икры, сто пятьдесят грамм водки и бутылку боржоми. Решил разделить водку со стариком, угостить его бутербродом с икрой.

Официантка сгрузила с подноса на столик всё, что я заказал, в том числе графинчик с водкой, рюмку и бокал для боржоми. В тот момент, когда она ушла, старик ринулся ко мне, дрожащей рукой ухватил графинчик, вылил всю водку в бокал. Никогда не забыть, как он пил. Не дай мне Бог!..

Сейчас иду отмывать под краном свои ракушки»

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Самое лучшее в путешествии — его предвкушение. Особенно когда ранним, солнечным утром ты стоишь в уютном вестибюльчике отеля у стойки и вместе со своей спутницей пьёшь по–домашнему предложенный администраторшей крепкий кофе, а впереди ждёт встреча с Неаполем, с Римом.

— Хорошо выглядите, загорели. Выспались? — Маша оглядела Артура Крамера с головы до ног и вдруг опустилась на корточки. — У вас шнурок развязался.

— Спасибо. Я сам, — он попытался её поднять.

Но шнурок на туфле был уже надёжно завязан.

Артуру снова вспомнилась ночная бомбёжка Москвы, мамины руки…

— Машенька, а как вы? У вас был удобный номер?

Машины глаза смотрели отчуждённо, сердито, будто он спросил не о том, чего она ожидала.

— Вчера объелась пиццы. Стала совсем толстая. Почему вы меня не остановили?

— Вы наслаждались, как ребёнок, — он погладил её по шапке волос.

— Я не ребёнок, — в её округлых глазах навернулись слезы.

Напуганный таким поворотом разговора, Артур, услышав стук спустившегося лифта, бросился к выходящим из него Пеппино и Амалии.

— Чао! Бонджорно! — до чего же приятно было попробовать заговорить по–итальянски.

Серебристая «ланча» казалась теперь родным домом, Аппенины — давно знакомой горной страной, скромный завтрак в придорожном кафетерии — прекрасным, а Пеппино и Амалия — ангелами–хранителями.

— Неужели скоро Неаполь? — нетерпеливо спросил Артур, когда с высоты горного перевала открылась слепящая синева Тирренского моря.

— Не скоро, — ответила Маша. — Пеппино сказал, сделаем крюк — поедем не прямой автотрассой. Решил показать нам старинную дорогу — Костьера Амальфитана.

Из‑за упрямства Пеппино Неаполь уже второй день роковым образом отдалялся и отдалялся.

«С другой стороны, главное — не цель, а путь к цели», — утешил себя Артур, когда они, спустившись с перевала, выехали на узкое шоссе, змеящееся между горами и морем.

Уже не в первый раз во время пребывания в Италии Артуру казалось, что он все это когда‑то видел. Эти террасные виноградники, непонятно как растущие один над другим на головокружительных скалах; эти бесчисленные заливы и заливчики, разделённые каменистыми мысами; эти развалины древних хижин и скотных дворов, окутанных разросшимся плющом.

Если бы вместо громоздких туристских автобусов, с трудом вписывающихся в бесчисленные повороты, на дороге появились бы ослики, поселянки с корзинами винограда на плечах, можно было бы ощутить себя в старинной картине.

Итальянские живописцы, оказывается, ничего не выдумывали, изображая этот земной рай.

…За каждым крутым поворотом открывались, казалось, все те же горы, мысы и заливы. И каждый раз они дарили глазу что‑то неуловимо новое. Как разные вариации одной музыкальной темы.

Теперь Артуру Крамеру хотелось, чтобы конца не было этому перемещенью его маленькой жизни между вечным миром гор и вечным миром моря.

— Если бы ещё и поплавать в Тирренском море! — сказал Артур. Он почувствовал себя наглецом, эксплуатирующим чужую доброту.

— Вы же спешите в Неаполь, — отозвалась Маша.

Тем не менее, она перевела его просьбу Пеппино. Тот с готовностью кивнул, что‑то ответил. Выяснилось, и этот дар запланирован. Через несколько километров, у курортного местечка Минори. Правда, сам он и Амалия в воду не полезут. А Маша с Артуром имеют полчаса на то, чтобы искупаться.

— Я тоже не буду, — сказала Маша. — Оставила купальник в Барлетте.

…И вот был пляж. Чистейший. И Тирренское море. Не золотисто–зелёное, как Адриатика. А синее. Ещё более солёное и прозрачное.