Итака - закрытый город - [13]

– Когда появились первые больные, я тоже ничего не понимал. Я искал возбудителя и не находил его. Это Бэд подсказал мне, что искать нужно снаружи. Такая у него была манера высказываться. Я взялся за воду Итаки и провел серию опытов на собаках и мышах. Я поил их артезианской дождевой водой, водой из ручьев. Результаты оказались поразительными. Через неделю погибла первая собака, потом мыши. Все животные перед смертью были дико возбуждены, они лаяли и пищали, а также не могли усидеть на месте… Я потом исследовал их мозг. Полная атрофия.

– Пьяная рыба, – вспомнил я. – Это как-то связано с тем, о чем вы рассказываете?

– А-а-а, – уставился он на меня, – вы побывали у океана. Ну да, наверное, любите рыбу… В Итаке всегда любили рыбу, Итаку долгое время кормил океан. Кто мог подумать, что смерть придет из океана? В тканях рыбы и устриц я обнаружил массу ртутных агентов. Нашлись и такие, что никак не поддавались идентификации. Все, что можно о них сказать, так это то, что они существуют и крайне вредны. Разве этого мало? А ведь тою же дрянью насыщены земля и воздух Итаки. Когда начали погибать деревья, поступил приказ – вырубить все рощи. Зачем тревожить людей?

Я смотрел на доктора Фула, и мне пришло в голову, что он не видит меня, забыл обо мне. Ему просто хотелось выговориться. Он был пьян и уже не контролировал свое сознание.

Но каким бы он ни был пьяным, смелости ему было не занимать. Он пошатнулся, но дотянулся до лежащего на кресле белого больничного халата:

– Накиньте это на себя. Убеждают не слова. Вам, наверное, стоит кое-что увидеть.

3

Палата, в которую мы вошли, была освещена тусклым ночником. Головы лежащих на койках людей казались очень большими. Ни один из них не шевельнулся, не проявил никакого интереса, но они не спали. Я убедился в этом, наклонившись над ближайшей койкой. Больной почувствовал, что свет ослаб (его лицо накрыло тенью), и неестественно часто заморгал. В уголках глаз скапливались слезы, полосуя следами бледную отечность щек, сползали на подушку.

– Этот человек с детства был глухонемым, – почти трезвым голосом заметил доктор Фул. – Болезнь Фула сделала его еще и неподвижным. То же случилось с его женой и ребенком – они кормились рыбой с рынка. Живые трупы, – он сжал кулаки. – Правда, эти трупы могут функционировать годами.

– Не пугайтесь, – предупредил он меня на пороге.

Я ступил в следующую палату.

Единственный ее обитель сидел на тяжелой, привинченной к полу металлической койке. В каком-то неясном и угнетающем ритме он безостановочно бил перед собой огромным опухшим кулаком. Скошенные глаза непрерывно и судорожно подергивались.

– И так уже три года… Типичный моргач, по классификации Сейджа… А раз моргач, значит, в резервацию! Кто будет работать в городе, забитом чудовищами и уродами? Потому болезнь Фула и объявлена заразной – так легче изолировать моргачей.

В следующей палате в металлическом кресле, пристегнутая к нему ремнями, находилась женщина лет тридцати. Возможно, она была когда-то красивой, но морщины и язвы, избороздившие ее лицо, не оставили от красоты даже воспоминаний. Она вызывала отвращение.

Фул погладил женщину по сухим ломающимся волосам. Дергаясь, хватая ртом воздух, женщина силилась что-то сказать, но у нее ничего не получалось.

– Когда ей исполнилось двадцать лет, – сказал доктор Фул, – у нее заболели ноги. Боль в суставах была такой сильной, что она потеряла возможность передвигаться. Потом она стала слепнуть – первый и самый верный признак болезни Фула. Нарушения речи, язвы. Болезнь сказалась и на интеллекте, она разучилась читать. Вся ее семья питалась в основном рыбой, вылавливаемой в океане.

– В океане? Вы сказали, в океане, доктор Фул?

– Да, я сказал именно так.

– Но ведь рыба из бухты может уходить и в другие места!

– Несомненно.

– Но…

– Оставьте! – доктор Фул открыл дверь очередной палаты.

Ее обитатель, мальчик лет пятнадцати, был неимоверно толст. Возможно, своим весом он превосходил Хоукса. Он увидел нас, и кровь прилила к его глазам. Яростно зарычав, он сжался, как для прыжка, но не смог оторваться от кресла.

– Я долго надеялся, что он хотя бы научится писать, – невесело признался доктор Фул. – Но болезнь Фула необратима.

– Пиши, Томми, – попросил он.

Мальчик злобно и тяжело застонал, но кровь уже отхлынула от его лица. Часто моргая, он толстыми, как сосиски, пальцами ухватил карандаш, дергаясь, постанывая, вывел на листе бумаги: «туми флубег».

– Его зовут Томми Флайберг, – негромко пояснил доктор Фул. – Скажем так, год назад он выглядел веселее.

Я содрогнулся.

Но все это время, переходя из палаты в палату, я вел съемку. Я снимал лица моргачей и доктора Фула. Никто не мог заметить работы скрытых камер, и когда доктор Фул выдохнул: «Хватит!» – я невольно замер.

Но он имел в виду совсем другое.

– Что лее вы не спрашиваете, почему я не кричу о происходящем на всю страну?

– Мне не надо об этом спрашивать. Я видел, что они делали с вами в «Креветке».

– Вы бы видели, что они сделали с Бэдом…

Мы вышли в коридор. Доктор Фул торопился, ему хотелось как можно быстрее вернуться к бутылке. В кабинете он сразу налил почти полный стакан. Я снял и это.