История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - [116]
Мы обедали, однако, очень весело, и Сара и я, во всех наших разговорах являли перед ее матерью и отцом совершенную дружбу, без всякого ухудшения. Я повел их в итальянскую оперу, которую давали в Ковент-Гарден, затем мы вернулись к себе, где, хорошо поужинав, пошли спать, в совершеннейшем мире.
Я провел все следующее утро в Сити, чтобы рассчитаться по счетам с банкирами, у которых еще были мои деньги, и взять от всех письма на Женеву, так как мой отъезд был решен, и сказал нежное адье честному Босанке. Я мог остаться в Лондоне еще не более чем на пять-шесть дней. После обеда я дал свою коляску м-м М. Ф., которая должна была делать прощальные визиты, и я сам поехал попрощаться в пансион моей дочери, которая, проливая слезы, припала ко мне, затем я решил пойти повидаться с ее матерью, потому что Софи уговорила меня доставить ей это удовольствие.
Вечером за ужином мы говорили о нашем путешествии, которое все должно было лечь на мои плечи, и М. Ф. согласился со мной, что вместо того, чтобы ехать через Остенде мы лучше поплывем в Дюнкерк. М. Ф. нужно было закончить еще несколько мелких дел. Он оплатил все свои долги, и он мне сказал, что прибудет в Берн, имея еще в кошельке полсотни гиней, оплатив при этом две трети стоимости путешествия. Я должен был с этим согласиться, но решил ни за что не предъявлять ему никаких счетов. Я надеялся в Берне получить Сару в супруги, как только получу на это ее согласие, потому что я с ней об этом еще не говорил. На следующий день, позавтракав вместе со всем семейством, после того, как отец ушел по своим делам, я взял ее за руку в присутствии ее матери и спросил тоном самой полной любви, могу ли я быть уверен в том, что она отдаст мне свое сердце, если мне удастся получить в Берне согласие ее отца, поскольку мадам заверила меня, что в своем она мне не сможет отказать. Едва мы приступили к этому разговору, мадам поднялась, сказав нам самым ласковым тоном, что наше объяснение может длиться долго, она оставляет нас до полудня, и, сказав это, она берет свою старшую дочь и отправляется делать визиты.
Сара, продолжив наш разговор, говорит мне, что не может понять, как я могу сомневаться в ее согласии после тех доказательств нежности, что она мне дала, и тех даров, что я от нее получил. Она говорит мне, храня на лице выражение правдивости, любви и благодарности, что, став моей женой, она уверена, что никогда не перестанет быть счастливой, что у нее никогда не будет иной воли, кроме моей, и что в тот момент, когда она должна будет следовать за мной, она не сочтет свою родину достойной ее сожалений.
Моя умиленная душа не может противиться силе и нежности этих слов. Я заключаю в мои объятия влюбленную Сару и вижу, что она вторит моему порыву; но она заклинает меня сдерживать их, когда видит, что я готов их завершить, как любой нежный любовник считает своим долгом разделить их с объектом своего обожания. Сара, сжимая меня в своих объятиях, умоляет меня не требовать от нее того, что она решилась мне дать только тогда, когда полностью будет мне принадлежать, связанная узами брака.
– Как! Ваше сердце готово привести меня в отчаяние? Подумайте, ваше сопротивление может стоить мне жизни. Великий боже! Возможно ли, чтобы вы меня любили, и чтобы в то же время такой гибельный план не внушал бы ужаса вашей любви? Я должен, однако, быть уверен, что вы меня любите.
– Да, мой нежный друг, будьте в этом уверены.
– Увы! Этой уверенности не может быть мне достаточно, если вы отделяете ее от убежденности, никогда не прерываемой.
Видя, что у меня текут слезы, взволнованная Сара ощущает упадок сил, который заставляет ее броситься на кровать, стоящую в двух шагах. Ее бледность тревожит меня я смачиваю ей виски одеколоном из флакона, и она открывает глаза, приоткрывает мне свой рот и кажется рада моему поцелую, который уверяет ее в успокоении моей души.
В этой ситуации даже сама мысль о том, чтобы воспользоваться ее состоянием, чтобы удовлетворить мои желания, внушила бы мне ужас, если бы даже она и появилась в моей голове. Будучи не настолько в бессознательном состоянии, чтобы не заметить мою сдержанность, она снова задумывается, ошеломленная, возможно, жаром моих поцелуев, запечатленных на ее устах, ее плечах и ее прекрасных руках. Снова сев, она говорит, что я только что еще более убедил ее в своей нежности.
– Как! Вы можете вообразить, что я могу быть настолько подл, что воспользуюсь вашей беспомощностью, чтобы доставить себе наслаждение, в котором вы не сможете участвовать?
– Разумеется, нет, тогда бы я не смогла воспротивиться, но, возможно, я не смогла бы вас после этого любить.
– Боже! Что слышу я! Божественная дева! Это волшебство. Я пропал.
После этих слов я сел у ее изголовья и предался самым грустным мыслям, которые Сара не прерывала. Наконец, вернулась ее мать и спросила у дочери, почему та еще в постели. Сара ответила, что чувствует себя неважно.
Немного погодя зашел и ее отец, и мы пообедали, но довольно грустно. То, что со мной произошло и что я услышал из уст этой девушки, сердце которой было настолько же чисто, насколько сильна ее страсть, погрузило меня в настоящее уныние. После последней сцены я не мог больше ни на что надеяться, и, зная свой темперамент, я почувствовал необходимость подумать о себе. Не прошло и шести недель, как господь мне помог освободиться от цепей, в которые заковала меня Шарпийон при моем посредничестве, несмотря на то, что я понимал всю низость ее характера; и теперь я видел, что я в опасности стать жертвой настоящего ангела, добродетелями которого мой разум должен был бы восхищаться. Мне невозможно было на это согласиться, и, не будучи даже уверен, что она станет моей женой, я предвидел пропасть, в которой окажусь. Она стала бы тому причиной, и я не заслужил бы даже убогого сочувствия, имея право этого избежать.
Бурная, полная приключений жизнь Джованни Джакомо Казановы (1725–1798) послужила основой для многих произведений литературы и искусства. Но полнее и ярче всех рассказал о себе сам Казанова. Его многотомные «Мемуары», вместившие в себя почти всю жизнь героя — от бесчисленных любовных похождений до встреч с великими мира сего — Вольтером, Екатериной II неоднократно издавались на разных языках мира.
Мемуары знаменитого авантюриста Джиакомо Казановы (1725—1798) представляют собой предельно откровенный автопортрет искателя приключений, не стеснявшего себя никакими запретами, и дают живописную картину быта и нравов XVIII века. Казанова объездил всю Европу, был знаком со многими замечательными личностями (Вольтером, Руссо, Екатериной II и др.), около года провел в России. Стефан Цвейг ставил воспоминания Казановы в один ряд с автобиографическими книгами Стендаля и Льва Толстого.Настоящий перевод “Мемуаров” Джиакомо Казановы сделан с шеститомного (ин-октаво) брюссельского издания 1881 года (Memoires de Jacques Casanova de Seingalt ecrits par lui-meme.
«Я начинаю, заявляя моему читателю, что во всем, что сделал я в жизни доброго или дурного, я сознаю достойный или недостойный характер поступка, и потому я должен полагать себя свободным. Учение стоиков и любой другой секты о неодолимости Судьбы есть химера воображения, которая ведет к атеизму. Я не только монотеист, но христианин, укрепленный философией, которая никогда еще ничего не портила.Я верю в существование Бога – нематериального творца и создателя всего сущего; и то, что вселяет в меня уверенность и в чем я никогда не сомневался, это что я всегда могу положиться на Его провидение, прибегая к нему с помощью молитвы во всех моих бедах и получая всегда исцеление.
«История моей жизни» Казановы — культурный памятник исторической и художественной ценности. Это замечательное литературное творение, несомненно, более захватывающее и непредсказуемое, чем любой французский роман XVIII века.«С тех пор во всем мире ни поэт, ни философ не создали романа более занимательного, чем его жизнь, ни образа более фантастичного», — утверждал Стефан Цвейг, посвятивший Казанове целое эссе.«Французы ценят Казанову даже выше Лесажа, — напоминал Достоевский. — Так ярко, так образно рисует характеры, лица и некоторые события своего времени, которых он был свидетелем, и так прост, так ясен и занимателен его рассказ!».«Мемуары» Казановы высоко ценил Г.Гейне, им увлекались в России в начале XX века (А.Блок, А.Ахматова, М.Цветаева).Составление, вступительная статья, комментарии А.Ф.Строева.
О его любовных победах ходят легенды. Ему приписывают связи с тысячей женщин: с аристократками и проститутками, с монахинями и девственницами, с собственной дочерью, в конце концов… Вы услышите о его похождениях из первых уст, но учтите: в своих мемуарах Казанова, развенчивая мифы о себе, создает новые!
Великий венецианский авантюрист и соблазнитель Джакомо Казанова (1725—1798) — один из интереснейших людей своей эпохи. Любовь была для него жизненной потребностью. Но на страницах «Истории моей жизни» Казанова предстает не только как пламенный любовник, преодолевающий любые препятствия на пути к своей цели, но и как тонкий и умный наблюдатель, с поразительной точностью рисующий портреты великих людей, а также быт и нравы своего времени. Именно поэтому его мемуары пользовались бешеной популярностью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Когда мы слышим имя Владимир Набоков, мы сразу же думаем о знаменитом писателе. Это справедливо, однако то же имя носил отец литератора, бывший личностью по-настоящему значимой, весомой и в свое время весьма известной. Именно поэтому первые двадцать лет писательства Владимир Владимирович издавался под псевдонимом Сирин – чтобы его не путали с отцом. Сведений о Набокове-старшем сохранилось немало, есть посвященные ему исследования, но все равно остается много темных пятен, неясностей, неточностей. Эти лакуны восполняет первая полная биография Владимира Дмитриевича Набокова, написанная берлинским писателем Григорием Аросевым. В живой и увлекательной книге автор отвечает на многие вопросы о самом Набокове, о его взглядах, о его семье и детях – в том числе об отношениях со старшим сыном, впоследствии прославившим фамилию на весь мир.
Книга Орсы-Койдановской результат 20-летней работы. Несмотря на свое название, книга не несет информативной «клубнички». касающейся жизни человека, чье влияние на историю XX века неизмеримо. Тем не менее в книге собрана информация абсолютно неизвестная для читателя территории бывшего Советского Союза. Все это плюс прекрасный язык автора делают эту работу интересной для широкого читателя.
Жизнь и учения странствующего йогина Патрула Ринпоче – высокочтимого буддийского мастера и учёного XIX века из Тибета – оживают в правдивых историях, собранных и переведённых французским буддийским монахом Матье Рикаром. В их основе – устные рассказы великих учителей современности, а также тибетские письменные источники.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
Предлагаемая работа — это живые зарисовки непосредственного свидетеля бурных и скоротечных кровавых событий и процессов, происходивших в Ираке в период оккупации в 2004—2005 гг. Несмотря на то, что российское посольство находилось в весьма непривычных, некомфортных с точки зрения дипломатии, условиях, оно продолжало функционировать, как отлаженный механизм, а его сотрудники добросовестно выполняли свои обязанности.
«Я вхожу в зал с прекрасной донной Игнасией, мы делаем там несколько туров, мы встречаем всюду стражу из солдат с примкнутыми к ружьям штыками, которые везде прогуливаются медленными шагами, чтобы быть готовыми задержать тех, кто нарушает мир ссорами. Мы танцуем до десяти часов менуэты и контрдансы, затем идем ужинать, сохраняя оба молчание, она – чтобы не внушить мне, быть может, желание отнестись к ней неуважительно, я – потому что, очень плохо говоря по-испански, не знаю, что ей сказать. После ужина я иду в ложу, где должен повидаться с Пишоной, и вижу там только незнакомые маски.
«Эта авантюристка была римлянка, довольно молодая, высокого роста, хорошо сложена, с черными глазами и кожей поразительной белизны, но той искусственной белизны, что свойственна в Риме почти всем галантным женщинам, и которая так не нравится лакомкам, любящим прекрасную природу.У нее были привлекательные манеры и умный вид; но это был лишь вид. Она говорила только по-итальянски, и лишь один английский офицер по фамилии Уолпол поддерживал с ней беседу. Хотя он ко мне ни разу не обращался, он внушал мне дружеские чувства, и это не было только в силу симпатии, поскольку, если бы я был слеп или глух, с сэром Уолполом мне было бы ни жарко ни холодно…».
«Решившись заранее провести шесть месяцев в Риме в полном спокойствии, занимаясь только тем, что может мне предоставить знакомство с Вечным Городом, я снял на следующий день по приезде красивые апартаменты напротив дворца посла Испании, которым сейчас был монсеньор д’Аспурю; это были те апартаменты, что занимал учитель языка, у которого я брал уроки двадцать семь лет назад, когда был на службе у кардинала Аквавива. Хозяйкой этого помещения была жена повара, который приходил с ней спать только раз в неделю.
«Мне 23 года.На следующую ночь я должен был провести великую операцию, потому что в противном случае пришлось бы дожидаться полнолуния следующего месяца. Я должен был заставить гномов вынести сокровище на поверхность земли, где я произнес бы им свои заклинания. Я знал, что операция сорвется, но мне будет легко дать этому объяснение: в ожидании события я должен был хорошо играть свою роль магика, которая мне безумно нравилась. Я заставил Жавотту трудиться весь день, чтобы сшить круг из тринадцати листов бумаги, на которых нарисовал черной краской устрашающие знаки и фигуры.