История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - [11]
Эти две девушки, ставшие близкими подругами, не могли смириться с тем, что, как я им говорил, их любовные безумства – это единственный источник их дружбы; они мне обещали, что их шалости прекратятся с нашим отъездом из Генуи, и что я начну спать с ними вместе в фелуке, которая должна нас отвезти в Антиб, где мы должны провести не менее одной ночи, не раздеваясь. Я получил от них слово и наметил наш отъезд на четверг, я заказал фелуку и отправился в среду известить моего брата, чтобы он на нее погрузился.
Был жестокий момент, когда я передавал мою добрую Аннету ее матери. Ее рыдания передались нам всем. Моя племянница дала ей платье, а я тридцать цехинов, пообещав вернуться в Геную по моем возвращении из Англии; но я туда больше не вернулся. Я известил Пассано, что он будет есть вместе с аббатом, которого найдет на фелуке. Я позаботился снабдить его провизией на три дня. Г-н Н.Н. пообещал моей племяннице, что будет в Марселе через две недели, и когда он приедет, женитьба будет согласована между его и ее отцами. Это событие наполнило меня радостью, потому что уверило, что отец встретит ее с распростертыми объятиями. Г-н Н.Н. вместе с Розали и ее мужем покинули нас, лишь когда увидели, что нам надо подниматься на фелуку.
Моя фелука, довольно большая, имела двенадцать гребцов и была вооружена маленькими пушками и двадцатью четырьмя ружьями, чтобы мы могли защититься от корсаров. Клермон расположил там мою коляску и мои чемоданы так заботливо, что поместились вдоль нее пять матрасов так что мы могли там спать, и даже раздевшись, как в комнате. У нас были большие подушки и широкие покрывала. Длинный тент из саржи укрывал всю барку, и на концах длинной деревянной балки, поддерживавшей тент, помещались два фонаря. С наступлением ночи их зажгли, и Клермон подал нам ужин. Я, сидя между двух девиц, прислуживал моим сотрапезникам, первой – моей племяннице, затем – Марколине, затем – моему брату и Пассано. Воду в вино не добавляли, каждый пил из своей бутылки превосходное бургундское. После ужина, хотя ветер и был очень легкий, подняли парус, и гребцы отдохнули. Я погасил лампы, и мои два женских ангела заснули, каждая положив на меня свободную руку.
Свет зари разбудил меня в пять часов, и я увидел двух уснувших красавиц у меня по бокам в тех же позициях, как они были, когда я загасил фонари. Я не мог покрыть поцелуями ни одну, ни другую. Одна, предполагалось, была моя племянница, другая была девушкой, с которой гуманность воспрещала обращаться как с любовницей в присутствии брата, который ее обожал и ни разу не получил от нее ни малейшей милости. Он находился там, удрученный горем и неприятностью, которую причиняло ему море, от чего ему выворачивало желудок и заставляло извергать оттуда все, что там было. Он находился там, внимательно наблюдая, не появится ли какое-нибудь движение под покрывалом. Я должен был его пожалеть и не ввергать в отчаяние в такой момент, когда он легко мог прыгнуть в море и утопиться.
Они проснулись, свежие как розы, и, после взаимных пожеланий доброго утра, мы зашевелились и отправились по одному на нос, в туалет, который нам там поставили, и который был необходим моим красоткам для соблюдения приличий. Но я стал ругать хозяина фелуки, когда увидел, что мы находимся лишь напротив мыса Финал.
– Ветер стих, – отвечали мне, еще в Савоне.
– Надо грести.
– Мы опасались вас разбудить; но завтра вы будете в Антибе.
Гребцы, проклиная штиль, принялись за работу. Клермон подал нам превосходный бульон, сделанный из таблеток, которые всегда были у меня с собой. Мы пообедали в полдень, и в три часа решили причалить в Сан-Ремо. Весь экипаж счел это моим капризом; мы пристали, но я распорядился никому не сходить с фелуки. Моя племянница не могла сдержать смеха прямо в лицо моему несчастному брату, который непрерывно доставал из кармана зеркало и издавал жалобные вздохи, видя свое лицо, которое из-за моря утеряло свою свежесть.
Я отвел двух девиц в гостиницу, где заказал кофе. К нам подошел некий господин и просил оказать ему честь пойти вместе с ним туда, где нас развлекут игрой в бириби.
– Полагаю, месье, эта игра запрещена в государстве Генуя.
– Это так, но в Сан-Ремо мы пользуемся некоторыми привилегиями. Это территория империи. Мы здесь находимся несколько дней, мы бирибисанти, что были раньше в Генуе.
Уверенный, что мошенники – те же самые, что я обыграл в Генуе я принял приглашение. У моей племянницы было в кошельке пятьдесят луи; я дал десять-двенадцать Марколине, и вот мы в зале, где собралась большая компания. Нам освободили место, мы сели, и я увидел тех же, что я наказал у м-м Изолабеллы, за исключением того, кто держал мешок. При виде меня они побледнели.
– Я играю фигурку Арлекина, – говорю я им.
– Ее больше нет.
– Сколько в банке?
– Вы видите. Здесь играется по малой. Двух сотен луи достаточно. Можно ставить столько, сколько угодно, вплоть до одного луи.
