История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8 - [7]

– В этом случае ему немного затруднительно быть его отцом.

– Хозяин «Эспри» знал его как курьера.

– Как ты с ним познакомилась?

– Мы обедали вместе за табльдотом. После обеда он пришел ко мне в комнату и сказал, что ждет кое-кого, чтобы ехать в Аугсбург, и что мы можем совершить это путешествие вместе. Он назвал вас, и после нескольких вопросов я поняла, что это можете быть только вы, и вот мы тут. Но послушайте, я советую вам отказаться от вымышленного имени и придуманной биографии; зачем вы представляетесь Сейнгальтом?

– Это мое имя, дорогая, но это не мешает тем, кто меня давно знает, называть меня Казанова, потому что я и тот и этот. Вам это должно быть ясно.

– Да, я понимаю. Ваша мать в Праге, и поскольку она не получает своего пенсиона из-за войны, полагаю, она может испытывать некоторые затруднения.

– Я знаю, но я не забываю своих сыновних обязанностей, я отправил ей денег.

– Поздравляю вас с этим. Где вы поселитесь в Аугсбурге?

– Я сниму дом, и если вас это развлечет, я сделаю вас его хозяйкой, и вы окажете мне этим честь.

– Это очаровательно, мой друг! Мы будем давать добрые ужины и будем проводить ночи в веселье.

– Замечательный план.

– Я берусь найти вам превосходную кухню, в Баварии она знаменита. Мы составим заметное общество при конгрессе, и будут говорить, что мы влюблены друг в друга до безумия.

– Разумеется, сердце мое, я не ожидаю неких шуток по поводу неверности.

– Насчет этого, мой друг, доверьтесь мне. Вы знаете хорошо, как я жила в Дрездене.

– Я верю тебе, но не вслепую, предупреждаю. А пока, восстановим между нами равенство, и ты начни первая. Это больше соответствует любви.

– Что ж! Обними меня.

Моя прекрасная Рено не любила путешествовать по ночам, потому что любила обильно ужинать и ложиться спать, когда голова начинает кружиться. Жар вина превращал ее в вакханку, которую трудно было удовлетворить, но когда я уже больше не мог, я просил ее оставить меня в покое, и ей хватало сил подчиниться.

Прибыв в Аугсбург, мы остановились в «Трех маврах», но хозяин сказал, что приготовит нам добрый обед, но не может нас поселить, поскольку министр Франции снял весь отель. Я решил пойти найти г-на Карли, банкира, к которому я был аккредитован, и тут же он нашел мне красивый меблированный дом с садом, который я снял на шесть месяцев, и который Рено сочла весьма в своем вкусе.

В Аугсбурге еще никого не было. Моя Рено собираясь вернуться в Мюнхен, сочла, что я буду скучать в ее отсутствие, и предложила ее сопровождать. Мы поселились в гостинице «Олень», где хорошо устроились; Дезармуаз поселился отдельно. Мои дела не имели ничего общего с моей новой компанией, я дал ей коляску и нанял местного лакея, и сделал то же для себя.

Аббат Гама снабдил меня письмом от командора Альмада к лорду Стормону, английскому министру при дворе Баварии. Этот сеньор жил в Мюнхене, и я направился к нему с моим поручением. Он очень хорошо меня принял и заверил, что в свое время сделает все, что от него зависит, и что лорд Галифакс информировал его о деле. Выйдя от его британского высочества, я отправился с визитом вежливости к г-ну де Фолар, министру Франции, которому представил письмо, что передал мне г-н де Шуазейль через м-м д’Юрфэ. Г-н де Фолар осыпал меня любезностями и пригласил на обед на завтра, и на следующий день он представил меня Выборщику.

В продолжение четырех роковых недель, что я провел в Мюнхене, дом этого министра был единственным местом, которое я часто посещал. Я называю эти недели роковыми, и с полным на то правом, потому что в это время я потерял все свои деньги, я отдал в заклад более чем на сорок тысяч франков своих драгоценностей, которые никогда больше не выкупил, и, наконец, что еще хуже, я потерял свое здоровье. Моими убийцами стали эта Рено и этот Дезармуаз, который стольким мне был обязан, и который мне так дурно отплатил.

На третий день моего прибытия в Мюнхен я должен был нанести частный визит вдовствующей Выборщице саксонского короля. Мой зять был в свите этой принцессы и пригласил меня, сказав, что я не могу уклониться, потому что она меня знает и сейчас осведомлена обо мне. Я не мог отказать в снисхождении, так как Выборщица хорошо меня встретила и много со мной болтала; она была любопытна, как все праздные люди, которые мало чего знают, поскольку не находят достаточно источников внутри себя ни в уме, ни в воспитании.

Я совершал достаточно много глупостей в своей жизни, признаю это с таким же чистосердечием, как Руссо, и у меня при этом меньше самолюбования, чем у этого бедного великого человека, но не было столь большой и столь абсурдной, как та, что я совершил, приехав в Мюнхен, в то время, как мне там совершенно нечего было делать. Но я находился в кризисе; это была эпоха, когда мой роковой гений скатывался от одной глупости к другой, начиная с моего отъезда из Турина, и даже с отъезда из Неаполя. Мое ночное падение, мои вечера у Лисмора, моя связь с Дезармуазом, моя выходка в Шуази, мое доверие к Коста, мой союз с Рено и, более, чем все остальное, моя невероятная глупость предаться игре в фараон при дворе, где игроки, державшие банк, славились как самые умелые в Европе по исправлению фортуны! Там находился, среди прочих, знаменитый бесчестный Аффлизио, объединившийся с герцогом Фредериком де Дё-Пон, которого этот принц прикрывал званием своего адьютанта, и которого весь свет знал как самого ловкого мошенника, которого только можно себе вообразить.