История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3 - [55]

И что?

И ничего. Если она беременна, она родит.

Она с угрозами уходит, и я через окно вижу, как она садится в фиакр. На другой день я вызван к комиссару квартала; я иду туда и застаю там м-м Кинзон, вооруженную всеми бумагами. Комиссар, спросив мое имя, с какого времени я в Париже, и некоторые другие вещи, и записав мои ответы, спрашивает, признаюсь ли я в том, что нанес обиду, в которой меня обвиняют, дочери присутствующей здесь дамы.

– Будьте добры, месье комиссар, записать слово в слово мой ответ.

– Очень хорошо.

– Я не нанес никакой обиды Мими, дочери дамы Кинзон, которая здесь присутствует, и полагаюсь на мнение самой Мими, к которой относился всегда по дружески, что ничего плохого ей не делал.

– Она говорит, что вы ее обрюхатили.

– Это возможно, но не наверняка.

– Она говорит, что наверняка, потому что она не встречалась с другим мужчиной, кроме вас.

– Если это так, то она несчастна, потому что мужчина не должен это делать ни с кем, кроме своей жены.

– Что вы ей давали, чтобы ее совратить?

– Ничего, потому что это она меня совратила, и мы сделали это по взаимному согласию.

– Была ли она девственна?

– Я не спрашивал ее об этом ни до, ни после, так что я не знаю.

– Ее мать требует от вас удовлетворения, и закон на ее стороне.

– У меня нет ничего такого, что могло бы ее удовлетворить, а что касается закона, я охотно его исполню, если узнаю, в чем он состоит, и буду изобличен в том, что я его нарушил.

– Вы должны согласиться. Не находите ли вы, что мужчина, сделав ребенка порядочной девушке в доме, где он живет, нарушает этим законы общества?

– Я согласен, поскольку мать считает себя обманутой; но когда она отправляет дочь ко мне в мою собственную комнату, не должен ли я предположить, что она готова спокойно перенести все последствия такой беседы?

– Она отправляла ее к вам только для того, чтобы она вам услужила.

– Она мне услужила так же, как и я услужил ей в рамках потребностей человеческой натуры; и если она направит ко мне ее этим вечером, я, может быть, сделаю то же, если Мими согласится, и ничего – насильно, ни вне пределов моей комнаты, за которую я исправно плачу за каждый день.

– Вы можете говорить, что хотите, но вы заплатите штраф.

– Я ничего не буду платить, потому что нельзя налагать штраф, когда нет нарушения закона, и если меня осудят, я буду апеллировать до последней инстанции, пока справедливость не восторжествует, потому что знаю, что я никогда не буду столь низок, чтобы отказать в ласке девушке, которая мне нравится и которая приходит за ней в мою собственную комнату, особенно, если уверен, что она делает это с согласия своей матери.

Таково было, с небольшими отклонениями, объяснение, которое я прочел и подписал, и которое комиссар отнес лейтенанту полиции, который пожелал меня выслушать и который, допросив мать и дочь, отпустил меня и приговорил неосмотрительную мать оплатить расходы комиссара. Я не уступил слезам Мими, чтобы избавить мать от расходов на ее роды. Она разродилась мальчиком, которого я отправил в «Отель-Дье»[42] на содержание нации. Мими после этого бежала из материнского дома, чтобы выступать в Комической опере, на ярмарке С.-Лорен у Моне. Не будучи известной, она не сочла за труд найти себе любовника, который принял ее за девственницу. Я был рад, когда встретил ее в театре на ярмарке. Я нашел ее очень хорошенькой.

– Я не знал, – сказал я ей, – что ты музыкантша.

– Как все мои товарищи. Дочери парижской Оперы не знают ни ноты, но тем не менее поют. Дело лишь в том, чтобы иметь красивый голос.

Я пригласил Мими на ужин у Патю, который нашел ее очаровательной. Но потом она сбилась с пути. Она влюбилась в скрипача по имени Берар, который поглотил все, что у нее было, и она исчезла.

Итальянские комедианты начали тогда ставить в своем театре пародии на оперы и трагедии, и я познакомился со знаменитой Шантийи, которая была любовницей маршала де Сакс и звалась Фавар, потому что поэт Фавар на ней женился. Она пела в пародии на «Тетиса и Пелею» г-на де Фонтенеля в роли Тонтон, с необычайным успехом. В нее влюбился за ее грацию и талант человек высочайших достоинств, которого знала вся Франция по его творениям. Это был аббат де Вуазенон, с которым я познакомился столь же близко, как и с Кребийоном. Все театральные творения, в которых сыграла м-м Фавар и которые составили ей имя, были плодом этого знаменитого аббата; он был избран в Академию после моего отъезда. Я познакомился с ним, я поддерживал с ним отношения и он удостоил меня своей дружбой. От меня он воспринял идею создания ораторий в стихах, которые были впервые пропеты в концерте духовной музыки в Тюильери в один из тех дней, когда по религиозным соображениям театры бывают закрыты. Этот аббат, тайный автор многих комедий, был человеком очень невысокой святости; он был полон ума и доброжелательности, известный острослов, чьи шутки повторялись повсюду и который, несмотря на это, никого не обидел. У него не было врагов, потому что его критические замечания скользили по поверхности и не ранили.

– Король зевает, – сказал он мне однажды, вернувшись из Версаля, – потому что должен завтра явиться в Парламент, чтобы занять скамью правосудия.