История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - [16]

При дворе давали великолепные празднества и г-н наследный принц, сейчас царствующий, меня отметил. Я знал его на Сохо-Сквер, на большом ужине на пикнике на следующий день после его приема в горожане Лондона.

Прошло двадцать лет, как я любил мать Датури. При воспоминании о ее красоте мне было любопытно ее увидеть. Я увидел ее настолько жестоко подурневшей с возрастом, что пожалел, что встретился с ней. Я увидел, что она стыдится своей некрасивости; но эта ее некрасивость избавила меня от чувства стыда за мое былое непостоянство. Переход от красоты к уродству на лице женщины, обладающей заметной физиономией, происходит слишком легко.

На обширной равнине недалеко от города наследный принц устроил зрелище из шести тысяч конных, состоящих на службе Брюнсвика. Я был там; весь день лило как из ведра; зрителей, иностранцев и местной знати, в основном, дам, было очень много; я видел среди прочих достопочтенную мисс Кюдлейгс, которая спросила у меня, когда я покинул Лондон. Эта знаменитая дама была одета в платье из муслина, имея под ним только рубашку, и сильный дождь ее так намочил, что она на взгляд казалась почти голой. Ее вид был весьма привлекателен. Другие дамы держались в стороне от потопа под тентами. Дождь не должен был мешать эволюциям войск, которые не боятся огня.

Не имея, чем заняться в Брюнсвике, я решил уехать и отправиться в Берлин, чтобы провести там более приятно остаток лета. Мне нужен был сюртук, и я купил драп у еврея, который предложил мне учесть мои обменные письма на заграничные банки, если они у меня есть. Ничего не могло быть проще. У меня было письмо на пятьдесят луи на банк Амстердама, который направила мне м-м дю Рюмэн; я достал его из моего портфеля и предложил израэлиту. Внимательно его рассмотрев, он сказал, что вернется через полчаса и пересчитает его в голландские дукаты. Он вернулся с деньгами. Письмо было на мое имя, я заверил его, подписав тем же именем, и он ушел, довольный двумя процентами, что он на этом заработал – обычный процент для всех обменных бумаг, выпущенных на банк Амстердама. Не позднее чем на следующее утро я вижу того же еврея, входящего в мою комнату и говорящего, чтобы я забрал свое письмо и вернул ему его деньги, либо дал залог вплоть до прибытия почтового извещения, по которому он узнает, является ли моя бумага признана годной банкиром, на которого она была направлена.

Удивленный дерзким поступком этого человека и уверенный в законности моей бумаги, я говорю ему, что он сошел с ума, что я уверен в моей бумаге и что я не дам ему никакого залога. Он отвечает, что хочет непременно либо деньги, либо залог, без чего он велит меня арестовать, потому что я личность известная. При этих словах кровь бросается мне в голову, я беру трость и, влепив ему пять или шесть ударов, вышвыриваю его за дверь, после чего запираю свою дверь и одеваюсь, чтобы идти к Николини. Я никому не рассказывал об этом факте. Решив уезжать в течение двух или трех дней, я иду назавтра после этого дела прогуляться пешком за городом и встречаю наследного принца на лошади в одиночку, с одним конюхом, следующим сзади в ста шагах. Я ему кланяюсь, вижу, что он останавливается, подхожу.

– Вы собираетесь уезжать? – говорит мне с приветливым видом этот очаровательный принц. – Я услышал об этом сегодня утром от одного еврея, который пришел мне сказать, что вы побили его тростью, потому что он попросил у вас залога на обменное письмо, которое он у вас учел, и которое предположили поддельным.

– Я не помню, монсеньор, что я мог сделать в первом порыве весьма справедливого гнева по отношению к подлецу, который посмел угрожать мне помешать уехать, сказав, что я известная личность; но я знаю, что моя честь не позволяет мне забирать обратно мое письмо и давать залог, и я знаю, что только самоуправные власти могут помешать мне ехать.

– Это правда, потому что это было бы несправедливо; но еврей боится потерять сотню дукатов, он говорит, что он бы вам их не дал, если бы вы ему назвались.

– Он врет.

– Он говорит, что вы подписались именем, которое не ваше.

– Он опять врет.

– Наконец, этот еврей побит, и он на это жалуется, и он боится оказаться в дураках. Это животное внушает мне жалость, и я не хочу искать способов заставить вас оставаться здесь, покуда не узнают, что ваше обменное письмо признано законным в Амстердаме, куда его адресовали. Я сам велю взять у него рассматриваемое письмо этим же утром, поскольку я не сомневаюсь в его доброкачественности. Так что вы можете ехать, когда вы хотите. Прощайте, г-н де Сейнгальт, желаю вам счастливого путешествия.

После этого пожелания принц уехал, не слушая ответа, который я мог бы ему дать. Я мог бы сказать ему, что, веля взять себе это письмо из рук еврея, он мог бы говорить, что Его Величество оказал мне эту милость, и что весь город мог бы отнести это в ущерб моей чести.

Принцы, наделенные чистым сердцем и великодушной душой, часто не считают нужным вдумываться в суть деталей, необходимую для спасения деликатности персоны, по отношению к которой они собираются проявить милость. Поступок этого принца по отношению ко мне немного слишком несет в себе от его благородного характера. Он не мог отнестись ко мне по-другому и предполагая во мне мошенника и желая однако показать, что он меня извиняет, взяв на себя все дурные последствия моего жульничества. И может быть, он так и думал, сказал я себе через мгновенье после того, как он меня покинул. Зачем он вмешался? Почему не сделал вид, что игнорирует эту низкую распрю? Еврей внушил ему жалость или я? Если это я, я обязан дать ему урок, не оскорбляя, однако, героя.