История второй русской революции - [295]

«Мы сели в дворцовой гостиной за круглым столом. А. Ф. Керенский сел несколько поодаль. Он, видимо, был сильно взволнован. Он сообщил о предложении “Викжеля” и просил нас, представителей отряда, высказаться, насколько оно приемлемо в настоящее время.

Я указал Керенскому на создавшееся положение. Обещанная пехота не подходит. Казаки не верят в то, что она придет; среди них сильное брожение. Сегодня они уже вышли из повиновения. Если к нам не подойдут значительные силы пехоты, борьба бесполезна.

“Что же вы предполагаете делать?”

“Если бы не было предложения “Викжеля”, наше положение было бы отчаянным. Пришлось бы пробиваться на юг — туда, где есть еще верные правительству войска, идти походом, испытывая все муки голода. Теперь, когда это предложение исходит не от нас, после вчерашнего боя, в котором советские войска испытали силу казачьего сопротивления, понесли значительные потери, мы можем выговорить очень приличные условия и прекратить эту гражданскую войну, которая всем одинаково тяжела и противна”.

Подполковник Попов и подъесаул Ажогин меня поддержали. На вопрос Савинкова, сколько же казаков осталось таких, на которых вполне можно положиться, подъесаул Ажогин мужественно доложил, что разложение идет быстро, его усиливает сознание своего одиночества, слабости, покинутости всеми. Борьба при этих условиях невозможна. “Мы можем остаться с несколькими офицерами и двумя-тремя десятками казаков”, — добавлял я.

“Что же, значит, приходится сдаваться на милость большевиков”, — с горечью заметил Керенский.

“Нет, воспользоваться предложением “Викжеля” и войти в переговоры”, — отвечал я.

Заговорил Савинков. Он говорил с глубокой горечью, с истинным и сильным патриотизмом. Ярко обрисовал он тяжелое, невыносимое положение, в которое попадет Россия, если в правительство попадут большевики: “Я мог пойти на соглашение, говорил он, только при том условии, что большевиков в нем не будет. Потому что стоит одному большевику войти в правительство, и он сумеет развалить все министерства. Мы должны бороться до конца и спасти Россию”.

Его горячо поддерживал капитан Козьмин. Он все еще считал силы большевиков слабыми и считал, что победить их можно даже и теперь. “Сколько времени можете вы простоять здесь?” — спросил он меня.

“Я считаю свое положение в Гатчине за рекой Ижорой очень выгодным. В это осеннее холодное время я сильно сомневаюсь, чтобы советские войска стали форсировать реку вброд. Она и летом вследствие болотистости берегов, трудно проходима. Но мне нужны войска, а их у меня нет. Вместо оборонительных застав — наблюдательные, я не ручаюсь даже за сегодняшнюю ночь, потому что хорошего напора мне не сдержать”

Станкевич стал на нашу сторону. Он доказывал, что соглашение с большевиками неизбежно[132]. Нельзя же отрицать их сильное влияние, и с ними приходится считаться. Его мнение было таково, что надо выработать условия переговоров и кому-либо поехать в Смольный, послав одновременно парламентеров.

Итак, за переговоры были Станкевич и трое нас, представителей военного отряда; против — Савинков, Аникеев и Козьмин. “Я понимаю переговоры, — говорил Савинков, — только как военную хитрость, чтобы выиграть время. К нам подойдут войска, отрезвеет русское общество, и мы снова пойдем на Петроград: ведь нас там ждут как избавителей” Я опять повторил, что если сегодня к вечеру ко мне подойдет хоть один батальон пехоты, то обстановка изменится, и я буду уже против переговоров.

А. Ф. Керенский после долгого раздумья, полурешил вступить в переговоры[133], капитан Козьмин и отчасти Аникеев соглашались уже, что борьба невозможна. Один Савинков честно и горячо и так молодо упорствовал, изыскивая средства помочь горячо любимой им родине.

Все встали. Ходили по комнате, обменивались отрывочными фразами.

“У нас есть польские войска, — сказал Савинков. — Поляки поймут, в какую бездну влекут большевики Польшу. Я сейчас поеду в польский корпус и приведу его сюда...”

Но нам это казалось несбыточным. Вряд ли поляки пожелают вмешиваться в наши внутренние дела. Да и когда придет этот корпус? Наконец, прибытие поляков не повлияет на казаков и не заставит их драться.

Шел уже третий час, как мы заседали. Время шло в разговорах. Нужно было действовать. Я напомнил об этом. Приступили к выработке текста послания, которое было решено отправить по телефону и с парламентерами как в Смольный, так и в штаб отряда советских войск в Красное Село».

«Пока шло совещание начальства, — рассказывает Краснов в своих последних воспоминаниях, — другое совещание шло у комитетов. Прибывшие матросы-парламентеры, безбожно льстя казакам и суля им немедленную отправку специальными поездами прямо на Дон, заявили, что они заключать мир с генералами не согласны, а желают заключить мир через головы генералов с подлинной демократией, с самими казаками». Казаки явились к Краснову, и он составил им текст соглашения, который они должны были отстаивать, не упоминая об его авторе. По этому предложению, «большевики прекращают всякий бой в Петрограде и дают полную амнистию боровшимся против них офицерам и юнкерам, отводят войска к Четырем Рукам; Лигово и Пулково нейтральны. Наша кавалерия занимает, исключительно в видах охраны, Царское Село, Павловск и Петергоф. Ни та, ни другая сторона до окончания переговоров не перейдет указанной линии. В случае разрыва переговоров о переходе линии надо предупредить за 24 часа». Поздно вечером 31 октября это предложение было отправлено с офицером и двумя казаками в Красное Село».