История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3 - [277]

Вахтанг не терял все-таки надежды на возвращение имения; он по-прежнему старался доказать свою невинность.

– Не заслуживаете ли вы названия безумных, – говорил ему граф Мусин-Пушкии, – если рассчитываете на то, что всеми покушениями дома вашего и вооружениями скитающихся хищников и расслабленных войск азиатских можете противостоять могуществу Российской империи и войскам, от которых неоднократно трепетала Европа? Какие могут быть последствия для вас и единомышленников ваших от таких покушений, на которые, кроме нескольких мятежных князей, народ грузинский никогда не согласится? Не нанесете ли, наконец, при гибели союзников ваших, и разорения вашему отечеству, которое, как думаю, любите?

Вы утверждаете, – продолжал граф, – равно как и царица, что никакого доказательства намерений ваших нет. Я и сам уверен, что вы чересчур остроумны, чтобы вверить таковые доказательства, а особливо письменные, в руки посторонних; но отвечайте искренно, можно ли благоразумному человеку положиться на уверения ваши?

– Нельзя, – отвечал, смеясь, царевич.

– На что же вы жалуетесь? И какие должно было принять меры правительство против таких покушений, совершенно противных государю императору? Какие последствия для вас и дома вашего все происшествия эти иметь будут?

– Весьма гибельные, – отвечал Вахтанг. – Я весьма тревожусь положением моим.

– Напрасно сомневаетесь вы в милосердии императора, но если хотите, чтобы я подал вам дружеский совет, то заслужите его, отнесясь прямо к его императорскому величеству с чистым признанием как со стороны вашей, так и ее высочества царицы. Я уверен, что гораздо приятнее будет для государя, если, оставя все косвенные дороги, доверенностию вашею перед императором стараться будете приобрести его прощение, а притом и объявите, чего вы желаете взамен короны, из дома вашего вышедшей[560]. Постарайтесь усмирить мятежи, Грузию изнуряющие, и уговорить братьев ваших, из царства сего удалившихся, к покорности. Я уверен, что по влиянию вашему на них не безуспешно сие предпримите. Вот единственная дорога, которую, по истинной к вам дружбе, предложить могу, к отвращению той гибели, которая без того вам и соучастникам вашим угрожает.

– Не навлечем ли мы своим признанием, – спрашивал царевич, – еще более страшного для нас гнева его императорского величества?

– Разве вы думаете, что ваши поступки скрыты от государя? Они известны ему многими путями. Что же приятнее будет для него: узнать ли о них от посторонних или видеть собственное раскаяние ваше в чистом и искреннем призвании?

– Всячески стараться буду, – говорил царевич перед образом, висевшим на груди и взятым в руки, – переговорю с матерью моею, убедить ее к признанию. К братьям напишу также.

Таким образом, участие лиц царской фамилии в бывших волнениях в Кахетии выразилось фактически. Трудно было прекратить им на будущее время все способы к такого рода действиям. По мнению всех представителей России[561], было одно только средство – удалить их навсегда из Грузии. Кнорринг несколько раз просил о том императора Александра, который не разделял, однако же, мнения о необходимости к принятию столь строгих мер. Даровав Грузии все те права и преимущества, «каковыми все прочие подданные великой империи пользуются», Александр разрешил царевичам, бывшим в России, иметь полную свободу, и если пожелают, то ехать в Грузию. Вслед за тем он приказал Кноррингу употреблять добровольное соглашение лиц царского дома к выезду в Россию, «без чего подстреканиям их конца видеть не можно». Принудительный же вывоз их из Грузии казался императору «весьма крайним», и таким средством, к которому можно прибегнуть только в самом последнем и необходимом случае.

Старание отправить царевича Вахтанга в Россию оставалось напрасным. Царевич отвечал отказом.

«Правда, – писал он грузинскому священнику Алексею Гаврилову, – жизнь в России должны мы принять за первое счастие; но если бы мы были в молодых летах, конечно, бы было хорошо. Мне уже наступил 40-й год; время ли теперь пуститься мне из своего отечества на странствование? Если по сие время жили мы в нашей земле и никуда не переселились, когда были столько угнетаемы и порабощаемы окружающими врагами, то почему делать это с нами теперь, когда приспело к нам вечно успокоивающее покровительство сильной десницы нашего всемилостивейшего государя? Далее, если даже при бытности моей здесь уже не буду иметь во владении моем, которое пожаловано мне покойным родителем моим и утверждено за мною в высочайшем манифесте, того голоса, какой имею я теперь, а лишь буду иметь содержание из одних доходов, то может ли быть больше сего какое-либо несчастие, хотя бы земля наша изобиловала богатством доходов? Я в рабской подданнической верности моего государя Александра II со всем моим вожделением был, есмь и по гроб мой пребуду. Я как Бога признаю за Бога, так равно и императора Александра II – за моего государя, ибо как и от своего Создателя за добрые дела мои ожидаю в будущем веке вечной славы, так и от его величества в настоящей жизни ожидаю благоденствия».

Известие о том, что царевичам, бывшим в России, разрешено возвратиться в Грузию, опечалило народ и весьма ободрило партию, противную России. В Тифлисе приготовлялся дом для помещения царевичей. Народ, радовавшийся тому, что в Грузии было менее тремя особами царской фамилии, допытывался: справедливо ли то, что царевичи уже на пути в Грузию? Лица, стоявшие во главе управления, должны были отговариваться незнанием. Различного рода толки стали распространяться по городу. Партия, желавшая восстановления царя, объясняла их по-своему. «В течение тридцати лет, – говорили они, – русские были в Грузии при царях и всегда, по оказании защиты нашим царям, оставляли страну. Нынешнее пребывание войск – также временное и продолжится только до того времени, пока император Александр не назначит кого-либо из царского поколения царем. Намерение императора, – продолжали они убеждать народ, – доказывается тем, что он не только не вызывает из Грузии членов царского дома, но, напротив того, и бывших уже в России отпускает в свое отечество». Партия, преданная России, при распространении таких слухов страшилась за свою будущность и думала, в случае справедливости их, искать спасения в России.