История воссоединения Руси. Том 3 - [88]

Много ли точности в этом фамильном предании, трудно сказать, но, в общих чертах, оно напоминает нам приключения Сервантеса во время его плена у африканских мавров: там Зораида пустила в ход червонцы своего отца, с той же отвагой и слепотой страсти, с какой здесь готова была действовать турецкая аристократка. Напоминает оно также известный вымысел Байрона, верный восточной действительности. Сохранилось и у нас песенное предание о казацком кошевом атамане Случае, который, подобно Дон-Жуану Байрона, увёз турчанку от её мусульманского обладателя. Дерзость покушения вырабатывалась у турецких женщин самим насилием деспотизма, а бесконечная монотонность гаремной жизни искала конца, хотя бы и трагического.

Быстро сменялись в турецком обществе сцены жизни. Контрасты являлись в нём беспрестанно и повсеместно, уже по одному тому, что это общество имело формацию вулканическую. Рядом с тем залом, в котором сестра Гусейна предлагала одному пленнику свободу, сидел другой пленник, которому Гусейн устроил трагический конец.

Князь Самуил Корецкий попал в турецкую неволю на той же несчастной долине Цоцоре. Это был казак по призванию, аристократ — по общественному положению. Воевать с неверными было его врождённой страстью. Мрачная переспектива военных подвигов, намеченная в 1564 году Димитрием Вишневецким, пугала его так же мало, как и тех, которые твердили: не треба смерти боятись: од неи не встережесся. [178] Поход его в Волощину вместе со Стефаном Потоцким, в 1616 году, был делом крайне рискованным, и они, вместе с другими русскими панами, попали в плен, совершенно по-казацки. Но, сидя в этой самой Чёрной Башне, Корецкий и Потоцкий нашли способ уйти. Потоцкий после бегства занялся хозяйственными делами; но Корецкий опять явился под польским знаменем против турок, и, как уже сказано, сделался снова пленником на Цоцоре. Тогдашние пограничники с подобными случайностями свыкались от юности, и Подгорский казак-аристократ покорился судьбе своей с удивительным стоицизмом. [179] Современный мемуар рассказывает, что князь Корецкий, при виде Стамбула, куда везли его в другой раз пленником, схватил «свою казацкую кобзу» и весело зазвонил в струны, как бы торжествуя победу. Но в глазах султанского дивана уйти из плена, не заплативши окупа, было делом бесчестным. Под председательством великого визиря, диван решил: удавить коварного гяура в темнице, если он не заплатит громадной выкупной суммы. Условие напрасное. Воинственные русичи-аристократы весьма часто доигрывали игру свою на последние средства, подобно своим демократическим братьям, которые обыкновенно говорили: Не на те казак пъе, що е, а на те, що буде. Девять месяцев ждали турки окупа и, не дождавшись, постановили: исполнить приговор дивана. К пленнику явилось девять спахов с фирманом в руках и с длинными ручниками на плечах. Корецкий, говорят, оборонялся выхваченным у одного из палачей ножом. Сцена его обезоружения и удушения, сопровождаемая страшным криком, слышна была Конецпольскому и его товарищам, как на театре. Наконец труп Корецкого сброшен был с башни и зарыт под окнами в песке. Конецпольский видел в этом грозное предостережение от покушений к побегу. Он был доволен своей стойкостью против представившегося ему искушения. С сокрушеньем сердца, он припрятал поруганный труп товарища неволи у францисканских монахов, которые имели в Царьграде свой монастырь на Галате.

И долго ещё томился он в своём живописном заключении. К нему приходили отрывочные вести: о Хотинской войне; о жалком возвращении в Стамбул Османа II; о его насильственной смерти; о грозном бунте Абазы и других турецких сатрапов; о янычарском терроре в самой столице. Он слыхал кое что о великодушном предприятии своего родственника Яна Жовковского. Осенью 1622 года, он был свидетелем триумфального вступления в Стамбул Редшеб-баши, который одержал первую в течение последнего десятилетия победу над казаками-пиратами и привёл в Золотой Рог 18 казацких чаек с пятьюстами пленников. В то же самое время, через посредство цареградских иезуитов и францисканцев, к нему приходили глухие слухи о крестовом походе, который предпринимало против турок западное рыцарство под главенством папы. Со всех сторон кипение жизни отдавалось в его слухе громким эхом. Один он, во цвете мужественных сил, был осуждён проводить время в унылом бездействии.

Наконец прибыли-таки в оттоманскую столицу послы Речи Посполитой. Но освобождение его из турецкой неволи зависело от заключения мира с Портой, а заключить мир с Портой не давали его товарищи по ремеслу, его наёмные союзники, его завзятые соперники в обладании Украиной — днепровские казаки. Они, потеряв множество чаек и людей в несчастном гостеванье на море после стольких побед над неверными, после стольких счастливых грабежей на черноморских пристанях, после захвата стольких купеческих судов на древнерусском море, были теперь раздражены, как шумное гнездо шмелей, не знающих страха гибели, и в самое то время, когда в турецком диване шли многослойные переговоры, наводили ужас на черноморских купцов, на турецкие каторги, на самих обитателей босфорских побережий. К этой беде присоединился ещё вечный недостаток денег в кассе посольства; а турок невозможно было склонить к миру иначе, как военной силой, которой у поляков не было, или же деньгами, которых было у них меньше всего. Пущены были в ход просительные письма польских магнатов и расположенных к ним иностранных послов, щедрые обещания, героические угрозы, унизительная для польского имени лесть, посредничество папских агентов, скудная, но искусная раздача золота членам дивана, и после многосложных интриг и переторжек, продолжавшихся целые месяцы, князю Христофору Збаражскому удалось наконец выкупить польского фельдмаршала за 30.000 так называемых twardych talarów. Когда коронный гетман выходил из Чёрной Башни, благодарный ему за починку часов ага или комендант велел зарезать несколько баранов и раздать товарищам его неволи, а освобождённому пленнику подарил палку, с которой бы он гулял дома по саду.