История воссоединения Руси. Том 3 - [64]

Червонная Русь была заторможена пришельцами, в ущерб развитию древней своей народности; но нагромождение чужеземных элементов среди её природного населения давало ей заметное преимущество перед прочими частями юго-западной Руси. Талантливые представители русской народности в Галичине, кто бы они ни были, — люди духовные, люди светские, люди военные, хозяйственные, торговые, — стояли среди широкой арены жизненной деятельности, арены, досягавшей одним краем Царьграда, а другим — Рима, одним Москвы, а другим — Парижа. Спустя столетие по завоевании Казимиром III Червонной Руси, восточная половина этой арены изменилась. Генуэзские и венецианские колонии над Чёрным морем пали. Греки в собственной земле своей сделались иностранцами, зависевшими от благосклонности мусульман. Разогнав черноморских гостей, азиатские варвары, вместо купеческих караванов, стали рассылать стрелы, арканы и пожарные факелы от Царьграда до Москвы в одну сторону, от Царьграда до Кракова — в другую. Но путь, проторенный общежитием народов от черноморского порта Кочубея по карпатскому Подгорью, значительно заглохший во времена Менгли-Гирея и угрожаемый серьёзными опасностями со стороны татаро-казацких разбоев, всё-таки продолжал существовать. Как ни тяжело было для Червонной Руси водворение мусульман в Крыму и в Византии, рынки Западной Европы по прежнему требовали восточных товаров, а товарам всего удобнее было идти в Европу по карпатской окраине католического мира. Образованность русского Подгорья, какова бы она ни была в лучшее своё время, сохранялась наследственно в течение столетия со времён процветания черноморской торговли, и мелкие землевладельцы червоннорусские были в эту важную для нас эпоху свидетелями, а иногда и участниками, того, что делалось на сцене европейской культуры. Они не коснели в отчуждении от всемирных интересов, подобно литовскорусским вассалам великих князей Гедиминовичей; не забирались, подобно волынским и белорусским панам, в наследственную берлогу среди лесов и болот, чтобы сосать свою медвежью лапу от поживы до поживы. Условия местности и таких исторических событий, как реформационное движение на западном торговом тракте Галичины, заставляли их развивать свою внутреннюю жизнь своеобразно; и вот у них русские мещане не считают нужным прибегать к магдебургскому окупу своей свободы у короля, а их мелкие государи, паны, устраивая города от собственного имени, вводят магдебургское право, как гарантию от собственного панского произвола. Народ, очевидно, отличался здесь бытовой энергией. Она видна нам издали по быстроте восстановления Галичины после тех опустошений, которым этот край подвергался от чужеядности мусульман. То падая под напором азиатской дичи, то вставая в десятый и в сотый раз, большие и малые центры червоннорусской промышленности, городские общины, монастырские, королевские и панские хозяйства, постоянно стремились к идеалу благосостояния, который нигде в юго-западной Руси не восходил на такую высоту, как в её подгорской, поднестрянской части. Самая необходимость защиты центральной Польши, выпавшая на долю червоннорусскому населению, заставляла его ставить своё чело против азиатцев с той решимостью, которая отличала древних, дотатарских русичей. Волынь, заслоняя собой Польшу, защищена была от орды своими лесами и болотами; Белоруссия была сравнительно безопасна своей отдалённостью от жерла, извергавшего хищную силу на передовые посты европейской цивилизации; Червонная Русь служила чужеядникам главной дорогой, по которой они стремились в Польшу, но вместе с тем она была и главным путём сообщения между хозяйством турецким и хозяйством польским. Через Львов проезжали королевские послы к турецкому султану, крымскому хану, волошскому господарю. Во Львове (если читатель помнит) сам Жовковский разыгрывал свою Одиссеевскую роль перед турецкими чаушами. Львов служил и Баторию операционным базисом для отвращения грозы, которая уже в его время начинала собираться на Польшу за Порогами. Даже такие распоряжения правительственной власти, как отсечение головы Подкове во Львове, а не там, где он был приговорён к смерти, или казнь Карвацкого и других кремлёвских героев, обратившихся в домашних разбойников, доказывает, что это был центр образования мнений русского общества в Польше, то есть образования того элемента общественной жизни, который относится к событиям, как причина — к результатам. Так объясняется нравственное преобладание Львова не только над Киевом, который стоял форпостом у входа в татарские пустыни, но и над самой Вильной, где, после падения Киева, соединилось богатство южнорусского края.

Если Казимир III жаждал отрезать от разорённой татарами Руси Червенские города в видах своего государственного хозяйства, то польские паны, со своей стороны, должны были видеть в карпатском Подгорье и Поднестрии благодатное поприще для хозяйства сельского. Это было драгоценнейшее их достояние, за исключением Украины обеих сторон Днепра, которая, через два с половиной века, пришла им в руки путём колонизации. Но золотое руно всегда охраняется каким-нибудь драконом. Едва успели выходцы из песчаных, лесистых и болотистых местностей расположиться новыми посёлками на своих чернозёмных займищах по торговому тракту между пышным Царьградом и невзрачным Краковом, как уже на Босфоре водворились азиатские варвары. Приспособив христианскую столицу к мусульманскому быту, османлисы распространили своё право сильного вдоль северного побережья Чёрного моря, и скоро подчинили своей верховной власти Крымский полуостров с остатками старой Кипчакской Орды, с ханством таврических Гиреев Чингисхановичей. С того времени открытый Казимиром источник государственного и частного богатства, плодородная червоннорусская земля с её живописной, текущей молоком и мёдом Подолией, эта Колхида польских искателей счастья, очутилась в виду чудовища, которое беспрестанно требовало у Польши человеческих жертв. С ужасом отодвинулась Польша от Чёрного моря. Опустел её хлебный рынок Кочубей вместе с другими пунктами черноморской торговли. Балаклей, Чапчаклей, Витовтовы Бани, всё это превратилось в груды камней, в засунувшиеся рвы, в терновые заросли, которые польским географам XVI века представлялись почти такими же тёмными памятниками грекославянской цивилизации, как и предполагавшиеся в низовьях Днепра остатки древней Трои. Сбивчивая смесь татарских и русских названий, спутанные воспоминания отдалённейшей исторической старины с эпохами недавними — сами по себе говорят о частых сменах неведомых истории поселенцев, которые смело располагались на пустынных займищах своих, смело бросались, подобно сказочному Язону, на чудовище, питавшееся живыми людьми, и, когда исчезали вместе со своими кошами и городками, некому было даже повествовать о великой отваге их. «Kraj błogosławieństwa, kraj niedoli»; этими словами определяет весьма типически характер старинной Галичины новейший польский историк. Да, в этом крае соединение щедрых даров природы с семейными утратами и непрерывными общественными бедствиями поражает воображение трагическим контрастом своим. Но, если объять историю Червонной Руси с более широкой точки зрения, то на место печального частного развернётся перед нами величавое общее.