История воссоединения Руси. Том 2 - [4]

Так ораторствовал на том же сейме знаменитый писатель Оржельский, который видел Запорожье собственными глазами, но не симпатизировал ему нимало. Естественно, что ещё меньше симпатизировал казакам такой магнат как Острожский: он привёл несколько тысяч вооружённого народа не для того, чтобы поддерживать на сейме русское дело. Он был русин только в глазах тех, кому нужно было стращать врагов православия громким именем князя Острожского. Для всех прочих он был польский магнат, которого только протекторат над русской церковью удерживал от перехода в латинство. Он семейные письма писал по-польски. Отправляя в чужие края сына, он говорил ему по-польски: «Помни, что ты — поляк». Но казаки, до самого 1590 года, всё ещё чего-то надеялись от старого соратника; они надеялись наивно.

За конвокационным сеймом следовала война с эрцгерцогом Максимилианом, который вооружённой рукой хотел взять польскую корону; шляхетское большинство предпочло ему шведского королевича Сигизмунда. Было несколько битв под Краковом. В этих битвах участвовало и казацкое войско, то есть известная часть его, под предводительством какого-то Голубка. Под Бычиной казаки потеряли своего предводителя, помогая Замойскому одолеть Максимилиана. Это был уже 1588 год, о котором астрономы писали, как будто занимались делом, что он будет дивный. Польское общество, вверив судьбу свою магнатам, вечно тревожилось предчувствиями, которые таки и не обманули его. После варшавского сейма запели у бернадинов То Deum laudamus и — диво! ошиблись как-то в пении: «ещё одно недоброе предвестие!» — замечает современник. В мае месяце громовая стрела ударила в один из краковских костёлов. Потом затряслись и загудели от подземных эволюций Татры, «Сарматские горы»; потом разнёсся слух, будто бы в Вене провалилось в землю несколько домов. Всё это были таинственные предсказания бедствий народных.

Но между ложными тревогами были и справедливые. В Польшу приходила одна за другой весть о казацких вторжениях в землю соседей, от которых паны решили обороняться платежом дани. То слышали, что казаки разорили и разграбили невольничий рынок Козлов в Крыму, то получалось донесение о сожжении ими Тягини, Белгорода и других пограничных турецких городов и сёл. «Надобно теперь и нам ждать к себе гостей», пишет сын первого русского литератора, сослужившего службу трудному, как говорили латинские грамотеи, языку польскому. И ожидали, по-шляхетски: один на другого взваливал вину, что в казне нет ни тысячи злотых; что нечем платить жолнёрам, которые необходимы для прикрытия пограничья; что поветы не собирают постановленных собственными же сеймиками налогов. Казаки мстили панам на их приятелях — татарах и турках; султан мстил за казаков на самих панах. Он велел крымской орде поновить следы свои, оставленные в 1575 году вокруг Тернополя, а орда, как говорится, до сього торгу й пішки. В августе 1589 года Подолия и Червонная Русь увидели старых гостей своих, и за новое посещение заплатили панскими жёнами, дочерьми и малолетней шляхтой, так как все взрослые на то время сеймовали. «Коронный гетман», пишет Иоахим Бильский, «давал о них знать, рассылал письма, чтобы съезжались, но наши долго не верили, пока наконец увидели татар собственными глазами, да было уже поздно». Даже наёмные роты не могли так скоро съехаться в купы. Всё-таки паны пустились в погоню за добычниками и, на сколько хватало сил, бились с ордою у Буска, Дунаева, Галича. Значительнее прочих была битва под местечком Баворовым. В Баворовском замке укрылась от пленения сестра коронного гетмана, пани Влодкова. Татар особенно интересовал этот ясыр: за него выручили бы они не одну тысячу червонцев; и вот они, при своём обыкновенно плохом вооружении, решились взять приступом замок, чего никогда не делали. Уже вторгнулись было, в местечко, уже показались и в «пригородке»; остервенясь потеряли они страх, который всегда чувствовали перед огнестрельным оружием, лезли в пруд, охранявший замок, и тонули в нём под выстрелами; но на помощь гетманской сестре прискакал Яков Струсь (mąż niepospolity, замечает летописец) со своей ротой; за ним явились роты Потоцких и Подлёдовских, подкреплённые ополчением соседних помещиков. Орда отступила. Но Струсь, потомок тех русских богатырей, братьев Струсей, о которых, по словам латинской летописи, народ складывал песни, quae dumae vocantur, врезался в самую гущину добычников и был изрублен ими в куски: с ним легла почти вся дружина его. «Сваты попоишь и сам полегоша», сказал бы древний боян, если бы Струси воевали за землю русскую, а не за польскую.

Иной, более грубой толпе воинов готовилась в потомстве награда песнями, которых не заглушило глухое и немое время, и ещё более прочная награда правдивым приговором просвещённого потомства. Когда татары шли уже спокойно, уводя ясыр, в числе которого был и князь Збаражский со своей княгиней, увозя даже телеги и экипажи панские, на них напали казаки. Дело происходило ночью. Татары расположились двумя таборами: в одном ночевал так называемый татарский царик, среди награбленного в панских дворах добра и всякого ясыру; в другом — обыкновенная татарская сволочь, о которой в наше время трудно составить и понятие. Убогие ордынцы хаживали даже пешком на добычу, а вместо всякого вооружения, за поясом у них висели лыка для вязанья ясырских рук, а в руках несли они палки с увязанной на конце конской челюстью